— О мама! Позволь мне быть твоей сиделкой. Я научусь всему, чему Диксон сможет научить меня. Ты же знаешь, я — твое дитя, и я думаю, что имею право сделать для тебя все.
— Ты не знаешь, о чем просишь, — ответила миссис Хейл, содрогнувшись.
— Нет, знаю. Я знаю намного больше, чем ты думаешь. Позволь мне быть твоей сиделкой. Во всяком случае, позволь мне попробовать. Никто не сделает это так усердно и с такой любовью, как я. Это станет мне таким утешением, мама.
— Мое бедное дитя! Хорошо, попробуй. Ты знаешь, Маргарет, Диксон и я думали, ты станешь избегать меня, если узнаешь…
— Диксон думала! — сказала Маргарет презрительно. — Диксон не может поверить, что я люблю тебя так же, как и она. Я полагаю, она думала, что я одна из тех бедных болезненных женщин, которым нравится лежать на розовых лепестках и обмахиваться веером весь день. Не позволяй фантазиям Диксон становиться между мной и тобой, мама. Пожалуйста, не позволяй! — умоляла она.
— Не сердись на Диксон, — с беспокойством сказала миссис Хейл.
Маргарет пришла в себя:
— Нет, не буду. Я постараюсь быть покорной и научиться у нее всему, если только ты позволишь мне делать для тебя все, что я смогу. Позволь мне самой помогать тебе, мама, я так хочу этого. Я воображала, что ты забудешь меня, пока я живу у тети Шоу, и плакала, засыпая по ночам с этой мыслью.
— А я все время думала, как ты, Маргарет, будешь терпеть нашу нищету после комфорта и роскоши Харли-стрит, и каждый раз, когда ты приезжала, я стыдилась нашего бедного дома в Хелстоне больше, чем при визите любого постороннего гостя.
— О мама, а я так радовалась жизни в Хелстоне. Там было гораздо интереснее, чем на Харли-стрит. Полки с ручками из гардероба, которые становились подносами на праздничных ужинах! А старые коробки из-под чая, из которых получилась такая замечательная тахта! Я считаю, что та честная бедность в нашем дорогом Хелстоне была самой замечательной частью нашей жизни.
— Я больше никогда не увижу Хелстон, Маргарет, — сказала миссис Хейл, и на ее глазах появились слезы. Маргарет не смогла ответить. Миссис Хейл продолжила: — Пока я жила там, мне все время хотелось уехать оттуда. Любое другое место казалось привлекательнее. А теперь я умру вдали от него. Я справедливо наказана.
— Ты не должна говорить так, — сказала Маргарет нетерпеливо. — Доктор сказал, что ты можешь прожить еще годы. О мама! Мы еще вернемся в Хелстон.
— Никогда. Я должна принять это как покаяние. Но, Маргарет… Фредерик!
При упоминании этого имени она внезапно вскрикнула так громко, как будто ее пронзила острая боль. Казалось, будто даже сама мысль о нем лишает ее самообладания, разрушает спокойствие, ослабляет до изнеможения. В исступлении миссис Хейл закричала:
— Фредерик! Фредерик! Вернись ко мне! Я умираю! Мой ребенок, мой первенец, приди ко мне снова!
Она билась в истерике. Перепуганная Маргарет вышла и позвала Диксон. Диксон пришла раздраженная и обвинила Маргарет в том, что это из-за нее миссис Хейл так разволновалась. Маргарет кротко стерпела слова служанки, молясь, чтобы отец не вернулся сейчас домой. Несмотря на свой страх, она повиновалась всем указаниям Диксон быстро и четко, даже не пытаясь оправдаться. Ее поведение утихомирило Диксон. Они уложили миссис Хейл в постель, и Маргарет сидела возле матери, пока та не уснула, после чего Диксон поманила Маргарет из комнаты. С мрачным выражением лица, как будто делала что-то противоречащее своей натуре, она предложила своей молодой хозяйке выпить кофе, который приготовила для нее в гостиной, и стояла за ее спиной, пока Маргарет его не выпила.
— Не будь вы такой любопытной, мисс, вам не пришлось бы волноваться раньше времени. Рано или поздно вы все узнали бы. А теперь, я полагаю, вы обо всем расскажете хозяину. Сколько же заботы мне прибавится по вашей милости!
— Нет, Диксон, — ответила Маргарет печально. — Я не расскажу папе. Он не сможет вынести это, как я. — И в доказательство того, как терпеливо она сносит эту весть, Маргарет расплакалась.
— Ну вот! Я так и знала. Сейчас вы разбудите вашу маму, а она только что спокойно уснула. Мисс Маргарет, дорогая моя, вот уже сколько недель я держу это при себе. Может, я не люблю ее так же сильно, как вы, но я все же люблю ее больше, чем любой другой мужчина, женщина или ребенок, — больше всех на свете, кроме разве что мастера Фредерика. С тех самых пор, как служанка леди Бересфорд впервые взяла меня посмотреть на нее, одетую в белое платьице, расшитое алыми маками. Я поранила иголкой палец, а она разорвала свой носовой платок и перевязала мне руку, а потом пришла смочить повязку лосьоном, когда вернулась с бала, где она была самой красивой молодой леди из всех. Я никогда никого не любила так, как ее. Я и представить не могла, что доживу до тех дней, когда она окажется в таких стесненных условиях. Я никого не упрекаю. Многие назовут вас милой и красивой и тому подобное. Даже в этом задымленном месте, где глаза режет от дыма, слепой и то это увидит. Но вы никогда не будете такой красивой, как ваша мать, никогда, даже если доживете до ста лет.
— Мама все еще очень красивая. Бедная мама!
— Ну, или вы куда-нибудь пойдете прогуляться, или я в конце концов рассержусь, — решительно сказала Диксон (всхлипывая при этом). — В таком состоянии вы ни за что не выдержите, когда хозяин придет домой и начнет расспрашивать вас. Пойдите и прогуляйтесь, а придете — там посмотрим, как поступить. Много раз мне хотелось прогулкой развеять мысли о том, что происходит с ней и чем все это должно закончиться.
— О Диксон! — сказала Маргарет. — Как часто я спорила с тобой, не зная, какую страшную тайну ты хранишь.
— Благослови вас Бог, дитя! Мне нравится видеть, что вы сохраняете присутствие духа. Это старая добрая кровь Бересфордов. Ведь последний сэр Джон дважды стрелял в своего управляющего, не сходя с места, когда ему рассказали, как управляющий обращался с арендаторами, — а он просто обдирал их, пока не обобрал до нитки.
— Ну, Диксон, я не собираюсь стрелять в тебя и постараюсь больше не спорить с тобой.
— Вы никогда не спорите. Если я и говорю так временами, то только наедине с собой, просто чтобы немного поболтать, потому что здесь нет никого, с кем бы можно было словом перемолвиться. А когда вы сердитесь, вы очень похожи на мастера Фредерика. Я вижу, как гнев застит ваш взгляд, словно темное облако, так же бывало и с ним. Но теперь уходите, мисс. Я присмотрю за миссис. А что до хозяина… если он придет, книги составят ему компанию.
— Я пойду, — ответила Маргарет.
Она немного постояла рядом с Диксон, словно опасаясь или сомневаясь, а потом внезапно поцеловала ее и быстро вышла из комнаты.
— Благослови ее Бог! — сказала Диксон. — Она такая славная. Только троих я люблю — миссис, мастера Фредерика и ее. Только троих. Это все. Остальные пусть проваливают, потому что я не знаю, для чего они нужны на этой земле. Хозяин родился, как я полагаю, чтобы жениться на миссис. И может, если бы он любил ее как подобает, я могла бы полюбить и его со временем. Но вместо того чтобы лелеять ее, он только и делал, что читал да читал, думал да думал. И вот что из этого вышло! Многие из тех, кто вовсе не читает и не думает, становятся викариями, или даже пресвитерами, или еще кем-нибудь. Смею сказать, и хозяин сумел бы многого достичь, если бы побольше заботился о миссис и поменьше времени тратил на тоскливое чтение и раздумья. Вот она идет. — Диксон выглянула в окно, услышав, как хлопнула входная дверь. — Бедная барышня! Ее одежда выглядит поношенной по сравнению с той, в которой она приехала в Хелстон год назад. Тогда среди ее вещей не нашлось бы и пары штопаных чулок или стираных перчаток. А теперь!..
