Когда миссис Хейл проснулась, она совсем не помнила, насколько ей было плохо прошлой ночью. Она очень удивилась раннему визиту доктора Дональдсона и была смущена, увидев беспокойство на лицах мужа и дочери. Она согласилась провести этот день в постели, объяснив это своей усталостью, но настояла, что завтра встанет. Доктор Дональдсон разрешил назавтра вернуть миссис Хейл в гостиную. Ей было беспокойно и неудобно в любом положении, и к ночи ее снова начало лихорадить. Мистер Хейл чувствовал себя разбитым и неспособным что-либо решать.
— Что нам предпринять, чтобы мама провела еще одну спокойную ночь? — спросила Маргарет на третий день доктора.
— В некоторой степени это реакция после сильного успокоительного, которое мне пришлось ей дать. Я понимаю, что вам тяжело видеть ее такой, хотя на самом деле ей легче. Но думаю, что было бы хорошо, если бы нам удалось достать водяной матрас. Не то чтобы ей сразу станет лучше, но, по крайней мере, она вернется к тому состоянию, что было до приступа. В любом случае я посоветовал бы достать для нее водяной матрас. У миссис Торнтон есть такой, я знаю. Я попробую зайти к ним сегодня. Постойте, — сказал он, глянув на лицо Маргарет, бледное от бессонной ночи. — Я не уверен, смогу ли я, у меня сегодня много визитов. Вам не повредит небольшая прогулка до Мальборо-стрит, и вы сможете попросить миссис Торнтон одолжить его.
— Конечно, — ответила Маргарет. — Я схожу, пока мама спит. Уверена, что миссис Торнтон одолжит нам матрас.
Предположения доктора Дональдсона оправдались. Днем миссис Хейл чувствовала себя даже немного бодрее, чем надеялась дочь. Маргарет вышла после обеда, оставив мать сидеть в кресле в гостиной, а мистер Хейл держал жену за руки и выглядел более старым и больным, чем она. Но все же он смог улыбнуться, довольно слабо и вяло, хотя день-два назад Маргарет не надеялась снова увидеть его улыбку.
От их дома в Крэмптон-Кресент до Мальборо-стрит было около двух миль. Идти пришлось не спеша — было слишком жарко. Августовское солнце нещадно палило в три часа дня. Маргарет прошла мили полторы, не замечая ничего необычного. Она была погружена в свои мысли и не сразу заметила, что пробирается через необычайно плотный людской поток, наводнивший милтонские улицы. Ее поразило необычное настроение людей. Они толпились, громко и возбужденно разговаривая и не двигаясь с места. Когда они пропускали ее, она шла дальше, погруженная в свои мысли и не думая ни о чем, кроме своей цели, а потому не замечая ничего вокруг себя. И все же, когда Маргарет добралась до Мальборо-стрит, она уже душой и телом ощущала вокруг себя сгустившуюся предгрозовую атмосферу. Из каждого узкого переулка, выходившего на Мальборо-стрит, доносился гулкий ропот, точно гудение несчетного числа сердитых, негодующих голосов. Обитатели каждого бедного, жалкого домишки собирались у дверей и окон или стояли посреди узких улиц, устремив свои взгляды в одну точку — на ворота фабрики. Некоторые взгляды были свирепы, некоторые наполнены страхом и мольбой. И когда Маргарет достигла маленькой боковой двери у огромных ворот, позвонила и стала ожидать ответа привратника, она огляделась и услышала первый далекий отголосок бури. Она увидела первую, медленно пульсирующую волну двинувшейся навстречу ей людской толпы, ее гребень опадал и таял в дальнем конце улицы, еще минуту назад она, казалось, издавала все заглушающий шум, а теперь была угрожающе тихой. Все эти детали привлекли внимание Маргарет, но не затронули ее сердца. Она не знала, что они означают и насколько они опасны. Сейчас она лишь чувствовала, что острый нож, занесенный над ней, скоро вонзится в нее и лишит ее матери. Она пыталась совладать с этим чувством, осознать его, чтобы утешить отца, когда придет пора.
Привратник осторожно приоткрыл дверь, чтобы впустить ее.
— Это вы, мэм? — спросил он и, глубоко вздохнув, открыл дверь немного пошире, но все равно не полностью.
Маргарет вошла. Он поспешно закрыл за ней дверь на засов.
— Кажется, народ направляется сюда? — спросил он.
— Я не знаю. Происходит что-то необычное.
Она пересекла двор и поднялась по ступенькам к входной двери. Вокруг не раздавалось ни звука — не работал с грохотом и пыхтением паровой молот, не было слышно стука машин или громких, перекрикивающих друг друга голосов рабочих — ничего, кроме далекого нарастающего ропота возмущения.
ГЛАВА XXII
УДАР И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ
Работы мало, хлеб подорожал,
И жалованья не хватает.
Толпа ирландцев вместо нас
Работу нашу выполняет.
Эбенезер Эллиотт. Пир смерти
(из сборника «Стихи против хлебных законов»)
Маргарет провели в гостиную. Сегодня комната выглядела буднично — диваны и кресла вновь покрыли чехлами. Окна из-за жары были распахнуты, а жалюзи опущены. Приглушенный, мрачный свет, отраженный от мостовой, отбрасывал причудливые тени и, в сочетании с верхним зеленоватым светом, придавал лицу Маргарет бледный и изнуренный вид. Она села в ожидании. Никто не приходил. Ей казалось, что ветер доносит далекий шум множества голосов, хотя ветра не было. Иногда этот шум совсем затихал.
Наконец пришла Фанни:
— Мама скоро спустится, мисс Хейл. Она попросила меня извиниться перед вами. Вероятно, вы знаете, что мой брат привез рабочих из Ирландии и это рассердило жителей Милтона. Можно подумать, он не имеет права нанимать рабочих там, где хочет. А здешний сброд отказался работать на него. Они запугали своими угрозами бедных голодных ирландцев, поэтому нам пришлось поселить их на фабрике. Они все томятся в верхнем цеху, вынуждены даже спать там, чтобы оградить себя от этих грубиянов, которые сами не работают и им не дают. Мама заботится об их пропитании, а Джон успокаивает их — некоторые женщины плачут, хотят вернуться. А вот и мама!
Миссис Торнтон вошла с выражением мрачной суровости на лице, и Маргарет поняла, что пришла со своей просьбой в неподходящее время. Если бы ранее миссис Торнтон сама не предложила помощь, Маргарет не решилась бы сейчас заговорить. Миссис Торнтон нахмурилась, поджала губы, слушая, как Маргарет рассказывает о тяжелом состоянии матери и о совете доктора Дональдсона достать водяной матрас, чтобы больная смогла отдохнуть. Маргарет замолчала. Миссис Торнтон не отвечала. Потом она вздрогнула и воскликнула:
— Они у ворот! Позови Джона, Фанни! Вызови его с фабрики! Они у ворот! Они сломают их! Позови Джона, я говорю!
И в этот момент нарастающий шум, к которому она прислушивалась гораздо внимательнее, чем к словам Маргарет, раздался у самой стены. Гул разъяренных голосов все усиливался и уже бушевал за тонкой деревянной преградой, и она сотрясалась от ударов невидимой обезумевшей толпы, которая таранила ее своими телами и отступала только затем, чтобы нанести новый, более сильный удар. Крепкие ворота сотрясались, как тростинки от сильных порывов ветра.
Женщины собрались у окон. Миссис Торнтон, прислуга, Маргарет — все были здесь. Фанни вернулась, пронзительно крича, как будто ее преследовали по пятам, и с истерическими рыданиями бросилась на диван. Миссис Торнтон высматривала в окно сына, который все еще находился на фабрике. Он вышел, взглянул на бледные от страха лица ирландцев и улыбнулся, ободряя их, прежде чем закрыть дверь фабрики. Потом он попросил одну из женщин спуститься и открыть дверь, которую Фанни, обезумев от страха, заперла за собой. Миссис Торнтон спустилась и сама вынула засов. Услышав хорошо знакомый голос, взбешенные люди за стеной словно почуяли запах крови. До сих пор они молчали — им требовалась вся их сила, чтобы сломать тяжелые ворота. Но теперь, услышав голос хозяина во дворе фабрики, они издали такой нечеловеческий рев, что даже миссис Торнтон побледнела от страха. Мистер Торнтон, вошедший в комнату вслед за ней, выглядел возбужденным, его глаза блестели, и выражение гордого пренебрежения на лице придавало ему если не красоту, то мужественный и благородный вид. Маргарет всегда опасалась, что в критической ситуации мужество покинет ее и она окажется трусихой. Но сейчас, когда у нее были все основания для страха, она забыла о себе и чувствовала только глубокую, до боли, сопричастность этому моменту.
