— О мама! Мы позаботимся о нем. Я скорее сама буду дежурить у двери, чем допущу, чтобы ему причинили малейший вред. Доверь мне заботу о нем, мама. Я буду оберегать его, как львица оберегает своего львенка.
— Когда от него придет письмо?
— Не раньше чем через неделю, может, и дольше.
— Мы должны отослать Марту заблаговременно. Не нужно, чтобы она была здесь, когда он приедет, дабы не пришлось потом спешно отсылать ее.
— Диксон, конечно, напомнит нам об этом. Я подумала, что, если нам понадобится помощь по дому, пока он здесь, мы можем попросить Мэри Хиггинс. У нее руки как крюки, но она хорошая девочка и стараться будет изо всех сил, я уверена. И она бы ночевала у себя дома, и ей не нужно было бы подниматься наверх и знать, кто еще есть в доме.
— Как хочешь. Как захочет Диксон. Но, Маргарет, не употребляй эти ужасные милтонские слова. «Руки как крюки» — от этого так и веет провинциальностью. Что бы сказала твоя тетя Шоу, если бы услышала, как ты говоришь?
— О мама! Не пытайся запугать меня тетей Шоу, — ответила Маргарет, смеясь. — Эдит набралась всякого рода армейских словечек от капитана Леннокса, и тетя Шоу не обращает на это ни малейшего внимания.
— Но твои слова — фабричный жаргон.
— Если я живу в промышленном городе, то должна говорить на фабричном языке, когда надо. Мама, я могу удивить тебя многими словами, которые ты никогда в жизни не слышала. Я, например, не уверена, знаешь ли ты, что такое «штрейкбрехер».
— Нет, дитя. Я только знаю, что звучит оно очень вульгарно, и мне не хочется, чтобы ты его употребляла.
— Хорошо, мамочка, не буду. Только тогда вместо него мне придется каждый раз описывать его значение.
— Не нравится мне этот Милтон, — ответила миссис Хейл. — Эдит права — из-за этого дыма я и болею.
Маргарет вздрогнула, услышав слова матери. Ее отец только что вошел в комнату, и она забеспокоилась, чтобы гнетущее впечатление, которое произвели на него последние слова миссис Хейл, не усилилось, не получило никакого подтверждения. Она не знала, слышал ли он, что сказала миссис Хейл. Маргарет поспешно переменила тему разговора, не заметив, что за отцом идет мистер Торнтон.
— Мама обвинила меня в том, что я набралась вульгарности с тех пор, как мы приехали в Милтон.
«Вульгарность», о которой говорила Маргарет, относилась только к употреблению местных слов, а само выражение появилось из разговора, который они вели. Но мистер Торнтон нахмурил брови, и Маргарет вдруг поняла, как неверно он может истолковать ее слова. Поэтому, следуя естественному желанию не причинять ненужной боли, она заставила себя выйти вперед и поприветствовать его, продолжая говорить на прежнюю тему, но явно обращаясь к нему.
— Скажите, мистер Торнтон, хотя слово «штрейкбрехер» звучит не очень красиво, разве оно не выразительно? Можно ли обойтись без него, говоря о том, что оно означает? Если употребление местных слов вульгарно, то в приходе я была очень вульгарна, разве нет, мама?
Маргарет не привыкла навязывать свою тему разговора другим. Но сейчас ей так хотелось, чтобы мистер Торнтон не почувствовал раздражения, случайно услышав ее слова, что, еще не договорив, она покраснела от осознания сделанного, тем более что мистер Торнтон, казалось, едва уловил суть или смысл того, о чем она толковала, и прошел мимо нее с чопорным видом, чтобы поговорить с миссис Хейл.
Увидев мистера Торнтона, Маргарет вспомнила, что миссис Хейл хотела видеть его мать и доверить Маргарет ее заботе. Маргарет, сидя в гнетущем молчании, сердилась и укоряла себя за то, что ей так тяжело сохранить спокойствие, когда мистер Торнтон находится рядом, а мать тихо просит, чтобы миссис Торнтон зашла навестить ее. Лучше всего будет, если она придет поскорее, завтра, если это возможно. Мистер Торнтон обещал, что его мать на днях посетит миссис Хейл, поговорил немного, а затем собрался уходить. И движения Маргарет, и ее голос, казалось, сразу же сбросили невидимые оковы. Он не взглянул на Маргарет, и все же каким-то образом мистер Торнтон знал, где она находится, и если случайно его взгляд останавливался на Маргарет, то старался не задерживаться на ней. Если она говорила, он не уделял внимания ее словам, но его следующая реплика, обращенная к кому-то еще, была предопределена тем, что сказала она. Иногда это был ответ на ее замечание, обращенный к другому собеседнику, как будто не имеющий к ней отношения. Его манеры страдали не от невежества, это были намеренно плохие манеры, таким образом он давал понять, что все еще обижен. Позже он сам пожалел об этом. Что же касается Маргарет, то она думала о нем больше, чем раньше, но не с любовью, а с сожалением. Она сожалела, что ранила его так глубоко, и хотела бы вернуться к прежней дружбе-вражде. Она понимала, что в те времена он испытывал к ней уважение, так же как и к остальным членам ее семьи. И сейчас она как будто молча извинялась за свои чересчур жестокие слова, которые были следствием поступков в день бунта.
Но мистера Торнтона больно задели эти слова. Они звенели в его ушах, и он гордился, что поступал справедливо, проявив доброту к ее родителям. Он ликовал, что у него достало силы воли, чтобы заставить себя встречаться с ней лицом к лицу, всякий раз придумывая, что могло бы доставить удовольствие ее родителям. Он думал, что ему будет неприятно видеть ту, которая причинила ему такую боль, но он ошибался. Находиться с ней в одной комнате, ощущать ее присутствие было сладостной мукой. Но он был недостаточно проницателен и беспристрастен, анализируя мотивы своих поступков, и, как я уже говорила, ошибался.
ГЛАВА XXX
НАКОНЕЦ ДОМА
Молчащих птиц начнется перезвон.
Роберт Саутвелл. Череда времен
[33]
Никогда не прячь свою потаенную боль,
Не позволяй облакам воспоминаний застилать горизонт,
Не склоняй свою голову! Ты вернулся домой!
Миссис Химанс
Миссис Торнтон пришла в дом Хейлов на следующее утро. Несчастной миссис Хейл стало намного хуже. Неожиданная перемена — этот очевидный шаг к смерти — случилась ночью, и вся семья испугалась, увидев, как побледнело и осунулось ее лицо за двенадцать часов страданий. Миссис Торнтон, которая не видела ее несколько недель, сразу смягчилась. Она пришла только потому, что сын попросил ее об одолжении, но вооружилась горьким чувством оскорбленного достоинства по отношению к семье, воспитавшей Маргарет. Она сомневалась, что миссис Хейл серьезно больна. Она сомневалась, что так уж необходимо немедленно удовлетворять каприз этой дамы, жертвуя собственными планами на день. Миссис Торнтон заявила сыну, что желала бы, чтобы Хейлы никогда не приезжали в Милтон, чтобы он никогда не знакомился с ними, чтобы бесполезные языки вроде латыни и греческого никогда не были придуманы. Он молча выслушал ее слова, но когда она закончила свою обличительную речь против мертвых языков, он спокойно, коротко и решительно повторил свою просьбу — он хотел бы, чтобы его мать пошла и навестила миссис Хейл в назначенное время — наиболее удобное для больной. Миссис Торнтон неохотно подчинилась желанию своего сына, любя его сильнее за подобное проявление чувств, но в душе по-прежнему считая, что он проявляет чрезмерное великодушие, не разрывая отношения с Хейлами.
