— Смею напомнить, что наше небо отнюдь не всегда такое голубое, как сейчас. И у нас идет дождь и мокнут опавшие листья, хотя, я думаю, Хелстон — такое же совершенное место, как и любое другое в мире. Вспомните, как вы издевались над моим описанием Хелстона однажды вечером на Харли-стрит и называли Хелстон «деревней из сказки».
— Издевался! Маргарет, это слишком жестокое слово.
— Может, и так. Но я помню, что мне хотелось бы поделиться с вами тем, что меня тогда переполняло, а вы — какое же слово употребить? — говорили о Хелстоне непочтительно, как о деревне из сказки.
— Я никогда больше не скажу такого, — горячо заверил он.
Они повернули за угол аллеи.
— Я бы мог почти желать, Маргарет… — Он остановился и замешкался.
Эта запинка была так необычна для красноречивого юриста, что Маргарет взглянула на него в легком недоумении. Но через мгновение — она даже не могла сказать почему — ей захотелось вернуться назад к матери и отцу, куда угодно, только бы подальше от него, так как она была уверена, что он собирается сказать нечто, на что она не знала, как ответить. В следующее мгновение ее гордость, опора во всех жизненных испытаниях, поборола неуместное смятение. Разумеется, она сумела бы ответить так, как следует. С ее стороны было бы постыдной слабостью избегать его слов, как будто у нее не хватит сил ответить, как подобает девушке с чувством собственного достоинства.
— Маргарет, — сказал он, захватив ее врасплох и внезапно завладев ее рукой, так что она была вынуждена стоять смирно и слушать, презирая себя за трепетание сердца. — Маргарет, я бы хотел, чтобы вы не любили Хелстон так сильно, не казались такой совершенно спокойной и счастливой здесь. Все эти три месяца я надеялся, что вы скучаете по Лондону, по лондонским друзьям, пусть немного, но достаточно, чтобы заставить вас выслушать более любезно, — (все это время она тихо, но настойчиво стремилась высвободить свою руку), — того, кто не может предложить много, это правда, ничего, кроме планов на будущее, но того, кто любит вас, Маргарет, едва ли не вопреки себе. Маргарет, я так сильно напугал вас? Скажите! — Он увидел, что губы ее дрожат, как будто она собиралась плакать.
Она собрала все силы, чтобы успокоиться, и заговорила не раньше, чем уверилась, что справится со своим голосом, и тогда произнесла:
— Я поражена. Я не знала, что вы мною интересуетесь. Я всегда думала о вас как о друге, и, пожалуй, я бы предпочла и дальше так о вас думать. Мне не нравится, когда со мной говорят так, как вы сейчас. Я не могу сказать вам того, что вы хотите услышать, и все же я буду очень сожалеть, если я огорчила вас.
— Маргарет, — сказал он, глядя ей в глаза, встретившись с ее открытым прямым взглядом, выражающим наивысшую степень доверия и нежелание причинить боль.
«Вы, — хотел спросить он, — любите кого-то другого?» Но ему показалось, что этот вопрос оскорбил бы чистую безмятежность ее взгляда.
— Простите меня, я был слишком нетерпеливым. Я наказан. Только позвольте мне надеяться. Дайте мне хотя бы слабое утешение, сказав, что вы никогда не встречали того, кого вы могли бы… — Снова пауза. Он не смог закончить свое предложение.
Маргарет в мыслях горько упрекнула себя за то, что послужила причиной его страданий.
— Ах! Если бы эта фантазия никогда не приходила вам в голову! Было так приятно считать вас другом.
— Но я могу надеяться или нет, Маргарет, что когда-нибудь вы подумаете обо мне как о возлюбленном? Не сейчас, я понимаю, не стоит спешить, но когда-нибудь…
Маргарет молчала минуту или две, пытаясь понять собственное сердце, прежде чем ответить. Потом она сказала:
— Я никогда не думала о вас иначе как о друге. Мне нравится считать вас другом, но я уверена, я никогда не смогла бы думать о вас как-то иначе. Умоляю, давайте оба забудем весь этот, — («неприятный», собиралась сказать она, но вовремя остановилась), — разговор.
Он помолчал, прежде чем ответить. Потом со своей привычной холодностью сказал:
— Разумеется, раз ваши чувства так определенны и коль скоро этот разговор был явно неприятен вам, лучше об этом не вспоминать. Это очень хорошо в теории — забыть то, что причинило боль, но для меня будет трудно выполнить обещанное.
— Вы рассержены, — сказала она печально, — как мне помочь?
Говоря это, она выглядела на самом деле такой опечаленной, что он мгновение боролся со своим действительным разочарованием, но потом ответил более бодро, но все еще с некоторым усилием:
— Примите во внимание разочарование не только влюбленного, Маргарет, но и человека, обычно не показывающего своих чувств — осторожного, светского, как меня многие называют, выбитого из своего обычного состояния силой страсти. Хорошо, мы больше не будем возвращаться к этому. Я буду вынужден утешаться презрением к собственной глупости. Еще не добившийся признания адвокат подумал о браке!
Маргарет не знала, что на это ответить. Сам тон разговора раздражал ее. Казалось, стоит ей возразить, и оживут все разногласия, которые отталкивали ее от него, хотя он был самым приятным мужчиной, самым сердечным другом, единственным человеком, который понимал ее в доме на Харли-стрит. К счастью, они, сделав круг по саду, внезапно столкнулись с мистером Хейлом. Он еще не покончил с грушей, с которой снимал тонкую, как фольга, полоску кожуры и наслаждался этим в своей неторопливой манере. Это походило на историю про восточного короля, который по велению волшебника окунул лицо в воду, а когда поднял голову, то оказалось, что прошло много лет и все вокруг изменилось. Маргарет была потрясена и не могла успокоиться настолько, чтобы присоединиться к разговору между отцом и мистером Ленноксом. Она только ожидала, когда же мистер Леннокс уйдет, чтобы она смогла прийти в себя и обдумать все, что случилось за последние четверть часа. Он и сам страстно желал уехать. Но несколько минут разговора, пустого и беззаботного, были жертвой, которую он должен был принести своему уязвленному самолюбию — или самоуважению. Он изредка поглядывал на ее печальное и задумчивое лицо.
«Я не так безразличен ей, как она считает, — подумал он про себя. — Я сохраню надежду».
И он невозмутимо, но с отчетливым сарказмом заговорил о жизни в Лондоне, о жизни в деревне, словно признавая существование своего второго, равнодушного и насмешливого «я» и одновременно опасаясь собственной насмешки. Мистер Хейл был озадачен. Его гость отличался от того человека, с которым он виделся на свадебном приеме и сегодня за обедом. Более безразличный, более искушенный, более мирской человек, в чем-то даже неприятный мистеру Хейлу. Все трое почувствовали облегчение, когда мистер Леннокс сказал, что должен отправляться немедленно, чтобы успеть на пятичасовой поезд. Они прошли в дом поискать миссис Хейл и попрощаться с ней. В последний момент Генри Леннокс-настоящий сумел одолеть своего двойника:
— Маргарет, не презирайте меня. У меня есть сердце, вопреки этому недостойному тону. Это подтверждается тем, что я люблю вас даже больше, чем раньше, — если только я не ненавижу вас — за то презрение, с которым вы слушали меня последние полчаса. До свидания, Маргарет… Маргарет!
