Поздно вечером принесли ожидаемую книгу «с добрыми пожеланиями от мистера Торнтона и желанием узнать, как здоровье мистера Хейла».
— Скажи, что мне намного лучше, Диксон, но что мисс Хейл…
— Нет, папа, — возразила Маргарет пылко, — не говори ничего обо мне. Он не спрашивает.
— Мое дорогое дитя, как ты дрожишь! — сказал мистер Хейл несколько минут спустя. — Тебе нужно немедленно лечь. Ты очень побледнела.
Маргарет не отказалась лечь, хотя ей совсем не хотелось оставлять отца одного. Ей нужно было отдохнуть в одиночестве после дня, занятого размышлениями и покаянием.
Но на следующий день она выглядела как обычно. Лишь изредка печаль и уныние овладевали ею. Но чем лучше она себя чувствовала, тем глубже ее отец погружался в размышления о жене, которую он потерял.
ГЛАВА XXXVI
СОЮЗ НЕ ВСЕГДА СИЛА
За гробом вослед провожатые шли,
И плакальщиц стоны звучали вдали.
Перси Биши Шелли. Мимоза
[41]
Как и было решено накануне, мистер Хейл и Маргарет отправились навестить Николаса Хиггинса и его дочь. В своем траурном одеянии, напоминавшем им о недавней потере, они чувствовали странную робость, но на самом деле их скованность объяснялась тем, что впервые за много недель они вышли на люди вместе. Отец с дочерью молча шли рядом друг с другом, вновь ощущая, как сблизило их горе.
Николас сидел у огня на своем обычном месте, но при нем не было его привычной трубки. Он не встал, чтобы поприветствовать их, хотя по его взгляду Маргарет поняла, что он рад их приходу.
— Садитесь, садитесь. Огонь хорошо разгорелся, — сказал он, помешивая угли резкими движениями, словно отвлекая внимание от своей персоны.
Он выглядел довольно неопрятно — черная борода, небритая уже несколько дней, придавала ему бледный, изнуренный вид, а куртке требовалась починка.
— Мы подумали, что сможем застать вас дома после обеда, — сказала Маргарет.
— У нас тоже траур, с тех пор как мы последний раз виделись, — заметил мистер Хейл.
— Да, да. Печали сейчас больше, чем еды на столе. У меня теперь большой обеденный перерыв — очень большой, длиной в целый день. Вы застанете меня в любое время.
— Вы по-прежнему без работы? — спросила Маргарет.
— Да, — кратко ответил Хиггинс. Потом, немного помолчав, добавил, впервые взглянув на них: — Я не нуждаюсь в деньгах. Даже не думайте об этом. Бесс, бедняжка, скопила немного денег под подушкой, чтобы одолжить мне на черный день, да и Мэри ходит резать фланель. Но я по-прежнему без работы.
— Мы должны Мэри немного денег, — сказал мистер Хейл, прежде чем Маргарет смогла остановить его, внезапно пожав ему руку.
— Если она возьмет их, я выставлю ее за дверь. Я буду жить в этих четырех стенах, а она — снаружи. Вот так.
— Но мы должны поблагодарить ее за оказанные услуги, — снова начал мистер Хейл.
— Я никогда не благодарил вашу дочь за все добро, что она сделала моей бедной девочке. Я никогда не найду слов для этого. Но я постараюсь их найти, если вы начнете поднимать шум из-за того, сколько малышка Мэри заработала у вас.
— Вы без работы из-за забастовки? — спросила Маргарет осторожно.
— Забастовка закончилась. На этот раз — все. Я сижу без работы, потому что никогда не просил ее. И я никогда не просил ее, потому как добрых слов мало, а плохих слов много.
Он находился в таком настроении, когда ему доставляло удовольствие отвечать на вопросы загадками. Но Маргарет поняла, что ему хочется, чтобы у него попросили разъяснения.
— А добрые слова — это?..
— Просить работу. Полагаю, что это почти самые лучшие слова, что могут сказать люди. «Дайте мне работу» означает «Я сделаю ее, как человек». Это хорошие слова.
— А плохие слова — отказ дать вам работу, когда вы ее просите.
— Да. Плохие слова — это «Ага, приятель! Ты все сделал по-своему, а теперь я все сделаю по-своему. Ты сделал все, что мог, для них, когда им требовалась помощь. Это твой способ быть преданным своим друзьям, а я буду предан моим. Ты — несчастный дурак, ты не знал, как плохо быть преданным дураком. Поэтому убирайся и будь проклят. Для тебя здесь нет работы». Это плохие слова. Я не дурак. А если бы был, то народ по-своему должен был научить меня, как поумнеть. Я мог бы выучиться, если бы кто-нибудь попытался научить меня.
— Разве не стоило, — сказал мистер Хейл, — попросить своего бывшего хозяина взять вас обратно? Шанс невелик, но все-таки это шанс.
Николас снова взглянул проницательным взглядом на вопрошавшего, а потом горько усмехнулся:
— Мистер, если вы не обидитесь, я задам вам в свою очередь один или два вопроса.
— Пожалуйста, — ответил мистер Хейл.
— Я полагаю, вы как-то зарабатываете себе на жизнь. В Милтоне люди редко живут в свое удовольствие, как и везде.
— Вы совершенно правы. У меня есть небольшой независимый доход, но, поселившись в Милтоне, я стал частным учителем.
— Учить людей! Хорошо! Я полагаю, они платят вам за то, что вы учите их, разве нет?
— Да, — ответил мистер Хейл, улыбаясь. — Я учу, чтобы получать за это деньги.
— А те, что платят вам, разве они не говорят вам, что делать, а что не делать с деньгами, которые вы заработали?
— Нет, конечно нет!
— Они не говорят: «У вас может быть брат или друг, такой же близкий, как брат, которому нужны деньги, как вы считаете, для добрых намерений. Но ты не должен давать ему денег. А если мы узнаем, что ты все-таки сделал это, мы просто перестанем платить тебе». Они ведь не говорят так?
— Нет, конечно нет!
— А вы бы стерпели, если бы они так сказали?
— Это было бы очень жестокое требование, и я бы задумался, стоит ли ему подчиняться.
— На всем белом свете ничто не заставило бы меня подчиниться, — сказал Николас Хиггинс. — Теперь вы поняли это. Вы попали в самое яблочко. Хэмпер, у которого я работал, заставляет своих людей поклясться, что они не потратят ни пенни на то, чтобы помочь Союзу рабочих или поддержать голодающих забастовщиков. Их можно заставить поклясться, — продолжил он презрительно. — Но из них не получится ничего, кроме лжецов и лицемеров. Однако это меньший грех, по-моему, чем так ожесточать человеческие сердца, запрещать делать добро людям, когда они в нем нуждаются, или помогать в правом и справедливом деле. Я никогда не нарушу своей клятвы ради работы, хоть бы сам король предложил ее мне. Я — член Союза рабочих и считаю, что это единственное, что приносит рабочим пользу. Я был забастовщиком и знаю, что такое умирать от голода. Поэтому, если я получу шиллинг, шесть пенсов пойдут им, если они потребуют их от меня. Важно то, что я не знаю даже, где получить этот шиллинг.
