– Притвора, – сказал мистер Каннингем.
– Ну да, у стены ближе к двери. Забыл, на какую тему… ах да, это было про папу, про покойного папу. Сейчас всё вспомнилось. Клянусь вам, это было великолепно, в таком стиле! А голос! Боже, это вот голос был! Узник Ватикана, так он его назвал. И помню, Крофтон мне говорит, когда мы вышли потом…
– Он же ведь оранжист, этот Крофтон, разве нет? – спросил мистер Пауэр.
– Еще бы, – отвечал мистер Кернан, – самый что ни на есть треклятый оранжист. Зашли мы к Батлеру на Мур-стрит – и я, ей-богу, был тронут по-настоящему, скажу вам чистую правду. Я помню его слова буквально: Кернан, – это он мне, – мы возносим молитвы у разных алтарей, – это он мне, – но вера наша одна. Меня поразило даже, как здорово он сказал.
– Да, тут впрямь что-то есть, – признал мистер Пауэр. – На проповеди отца Тома всегда набивалась куча протестантов.
– Между нами, уж не такая большая разница, – высказал Маккой. – Мы все веруем в…
Он поколебался слегка.
– …во Христа Искупителя. Но только они не веруют в папу и в Матерь Божию.
– Но, разумеется, – сказал мистер Каннингем внушительно и спокойно, – только наша религия истинная религия, древняя и настоящая вера.
– Кто ж сомневается, – сказал мистер Кернан с теплом в голосе. К дверям спальни подошла миссис Кернан и возвестила:
– К тебе гость!
– Это кто еще?
– Мистер Фогарти!
– А, пусть входит, пусть входит!
Из темноты появилось овальное бледное лицо. Дугу его светлых свисающих усов повторяли светлые брови, огибающие глаза, в которых выразилось приятное удивление. Мистер Фогарти был скромным зеленщиком. Он содержал в городе заведение с лицензией и потерпел крах, поскольку его финансовые возможности привязывали его к второразрядным винокурам и пивоварам. После этого он открыл небольшую лавочку на Гласневин-роуд, льстя себя надеждой, что своими манерами завоюет симпатии окрестных хозяек. Он старался соблюдать тон в поведении, был ласков с детишками и говорил с четкой дикцией. Культура не была ему чужда.
Мистер Фогарти пришел не с пустыми руками, он принес полпинты старого виски. Он учтиво расспросил мистера Кернана, поставил на стол свое приношение и присоединился к компании. Мистер Кернан весьма оценил приношение, памятуя, что у мистера Фогарти оставался за ним небольшой незакрытый счетец за овощи. Он сказал:
– Никогда в вас не сомневался, старина. Открой-ка, Джек, можно тебя попросить?
Мистер Пауэр вновь исполнил роль кравчего. Стаканы ополоснули и разлили в них пять малых порций виски. Новое вливание чувствительно оживило разговор. Мистер Фогарти, сидя на краешке стула, проявлял особый интерес к теме.
– Папа Лев XIII, – сказал мистер Каннингем, – был одним из светил своего времени. Его великой идеей, понимаете, было объединение латинской и греческой церквей. Это была цель его жизни.
– Как я часто слышал, – сказал мистер Пауэр, – он был одним из наиумнейших людей в Европе. Это еще кроме того, что папа.
– Бесспорно, был, – сказал мистер Каннингем, – да, пожалуй, и самым наиумнейшим. У него был девиз, понимаете, как у папы, – Люкс на Люкс, то есть Свет на Свет.
– Нет-нет, – с живостью возразил мистер Фогарти, – тут вы, по-моему, ошибаетесь. По-моему, это было Lux in Tenebris, то есть Свет во Тьме.
– Ну да, – сказал Маккой, – служба Tenebrae
[78]
.
– Позвольте мне заявить, – твердо промолвил мистер Каннингем, – что это было именно Люкс на Люкс. А у его предшественника, Пия IX, девиз был Крукс на Крукс, то есть Крест на Крест, чтобы показать различие между двумя понтификатами.
Заявление было принято, и мистер Каннингем продолжал:
– Папа Лев был, понимаете ли, великий ученый и поэт.
– Лицо у него волевое было, – вставил мистер Кернан.
– Да, – сказал мистер Каннингем, – и он писал стихи на латыни.
– В самом деле? – спросил мистер Фогарти.
Маккой с довольным видом прихлебнул виски и покивал головой в двойном смысле, говоря:
– Да-да, тут, скажу вам, без дураков.
– Мы, Том, этого не учили, – сказал мистер Пауэр, следуя поданному примеру, – когда ходили в школу на медные деньги.
– Немало добрых людей ходили в школу на медные деньги, таща с собой торф для печки, – назидательно произнес мистер Кернан. – Старая система лучше всего. Учили честно и по-простому, без этих нынешних фокусов…
– Что верно, то верно, – поддержал мистер Пауэр.
– Без казуистики, – сказал мистер Фогарти.
Он четко артикулировал слово и с достоинством отхлебнул.
– Помнится, я читал, – сказал мистер Каннингем, – что одно из стихотворений папы Льва было про изобретение фотографии – само собой, по-латыни.
– О фотографии! – изумился мистер Кернан.
– Вот именно, – подтвердил мистер Каннингем.
Он также прихлебнул виски.
– А что, – сказал Маккой, – разве фотография не чудо, если так вот задуматься?
– Конечно, – сказал мистер Пауэр, – великие умы, они способны видеть этакое.
– Как говорит поэт, – молвил мистер Фогарти, – «Великие умы недалеко от безумия».
Ум мистера Кернана, казалось, был в замешательстве. Его хозяин с усилием пытался припомнить позиции протестантской теологии по некоторым колючим вопросам. В конце концов он адресовался к мистеру Каннингему.
– А вот скажите-ка, Мартин, – попросил он. – Ведь некоторые папы – конечно, не теперешний наш и не предыдущий, а какие-то из пап в старину, – ведь они были… ну, знаете… не шибко на уровне, правда?
Настало молчание. Мистер Каннингем отвечал так:
– Ну да, верно, были кое-какие темные персонажи… Но вот удивительная вещь. Никто из них, будь то последний пьяница, будь то самый… самый отпетый разбойник, никто из них никогда не проповедовал ex cathedra ни единого слова ложного учения. Разве это не удивительно?
– Удивительно, – согласился мистер Кернан.
– Ибо папа, – пояснил мистер Фогарти, – когда он говорит ex cathedra, он непогрешим.
– Да, – сказал мистер Каннингем.
– Ага, я знаю про папскую непогрешимость. Помню, когда я был молодой… Или же это было про…?
Реплику прервал мистер Фогарти. Вооружившись бутылкой, он разлил компании еще по малой. Мистер Маккой, видя, что в бутылке недостает для полного круга, сказал, что у него еще остается; прочие, повинуясь настояниям, приняли. Тихая музыка виски, струящегося в стаканы, составила приятную интерлюдию.
