То ли под её воздействием, то ли просто укачало, но в
следующих санях, привязанных к экипажу Никифора Андроновича, действительно,
спали! Глашатай прогресса Кохановский и оплот благочиния отец Викентий,
трогательно привалившись друг к другу, вовсю посапывали. Снег присыпал их
шапки, посеребрил бороды, но холод и вьюга им были нипочём. Плед, которым они
прикрылись, весь побелел и подрагивал на ветру, как парус.
Задерживаться подле сего «Летучего голландца» смысла не
было, и Фандорин передислоцировался к последней из повозок, где в одиночку ехал
и распевал во всю глотку бравый урядник. У него и песня была бравая,
неизвестного Эрасту Петровичу происхождения:
Полюбила девка
Ваню-молодца.
У его усишшы
Ажно в пол-лица.
Сабля с портупеей,
На груди мядаль.
Йэх, заради Вани
Ничаво не жаль!
Увидев Фандорина, служивый прекратил петь и крикнул сквозь
посвист метели:
– Эй, господин хороший, спросить желаю! Вы каких будете
и для какой такой надобности в нашу волость пожаловали? Про остальных мне
боле-мене понятно, только вот насчёт вашей милости сомневаюсь. Я, к примеру,
Ульян Одинцов, старший полицейский урядник, государево око на окружные двести вёрст.
А вы кто?
Голос у «государева ока» был звонкий, взгляд острый.
Эраст Петрович ответил в тон:
– Если око з-зоркое, должно само примечать. Раз ты
старший урядник, то, наверно, в шестимесячной п-полицейской школе учился?
Ну-ка, что про меня скажешь?
Одинцов прищурился, тронул закрученный ус.
– Одеты попросту, но сами из образованных – из
купеческого сословия или почётных граждан. Лакей вон при вас татарин. Дале что?
Семьи не имеете, потому нет кольца на пальце. Приехали из Москвы – говорите
по-московскому. Были на войне, и вас там ранило либо контузило – на словах
спотыкаетесь. Дале… Мороз и пешой ход вам в привычку – даже шубы не надели. Я
про таких в газете читал. У богатых, кому делать нечего и жены-детей нету,
нынче такая блажь – беспременно хочут до земной маковки дойти. Северный полюс
называется. Кто на собаках, кто на лыжах, кто вовсе пешедралом. Вот и вы туда
путь держите, через нашу губернию на север, к морю-океану. Как, угадал аль нет?
И победительно посмотрел на Фандорина.
Дедукция стерженецкого Шерлока Холмса лишь на первый взгляд
могла показаться бредовой. Немного подумав, Эраст Петрович был вынужден
признать исключительную точность формулировки: пожалуй, он и в самом деле всю
жизнь пытается «добраться до земной маковки», просто называет это иначе.
– В самую точку? То-то, – важно протянул Ульян
Одинцов. – У меня глаз верный. Звать-то вас как?
Фандорин назвался и с улыбкой сказал:
– Ну, а теперь давай я про тебя расскажу. –
Присмотрелся к полицейскому получше, вспомнил, как тот себя вёл в Денисьеве, да
что про него говорили окружающие. – Лет тебе не меньше двадцати восьми, но
не больше т-тридцати. Ты местный уроженец. Мужик смелый, независимый, привык
жить своей головой. Охотиться любишь, особенно на медведей. Родился в
раскольничьей семье, но после перешёл в православие. Никто тебя не заставлял,
не заманивал, сам решил. Потому что хотел в полиции служить, преступников
ловить, а старообрядцу такая служба заказана. Холостой – потому что народ тут сплошь
староверы. Девушки на тебя заглядываются, но замуж выйти не могут. Впрочем,
одна тебя тайком привечает – вдова или бобылка, – прибавил Эраст Петрович,
заметив, как из-под форменной шинели высовывается краешек любовно связанного
шарфа. – Что вылупился? Я про тебя, Ульян, ещё много чего могу
порассказать. Но лучше ты сам. Например, как тебя в прошлом году косолапый чуть
не з-задрал.
– Это вы у меня на шее след от когтя разглядели! –
догадался урядник и восхищённо покачал головой. – Ну, Ераст – на все горазд!
Эх, барин, вам бы не на полюс ходить, дурака валять, а в полиции служить.
Большую пользу могли бы принесть. Садитесь, передохните, я рядом пойду.
Поблагодарив, Фандорин сел в сани – почувствовал, что этот
Юлиан-отступник хочет ему сказать что-то важное.
– Беду чую, – вполголоса сказал ему Одинцов почти
в самое ухо. – Я по деревням, по заимкам по всё время ездею. Шуршит
народишко. При мне, конечно, ни-ни, но я их, пней лесных, наскрозь прозираю.
Ходит кругами какой-то бес, ловит души. Будут и ещё мёртвые, если вовремя черта
этого не выловить. Затем и поехал с вами. Только боязно мне, Ераст Петрович. Не
сатаны этого, а что смекалки у меня не хватит. Вы, я вижу, человек ушлый,
бывалый. Помогли бы, а? Обождёт ваш Северный полюс, никуды не денется. В четыре
глаза ловчей выйдет. Что заметите – мне шепнёте. А я вам.
– Д-договорились, – кивнул Фандорин, решив, что
такой помощник будет ему не лишним.
Сняв рукавицы, союзники скрепили уговор железным
рукопожатием.
В Раю
Было известно, что до следующей деревни по реке сорок пять
вёрст. Крыжов обещал, что к рассвету должны доехать. Метель несколько замедлила
скорость движения, на льду кое-где намело заносы, но привычные к зимнему
непогодью лошади без труда преодолевали препятствия. Только с капризной
губернской тройкой пришлось повозиться – коренник обрезал ногу об наст и
захромал. Тем не менее поутру, когда морозное небо посветлело от лучей
восходящего солнца, лес на правом берегу расступился, и на небольшой пустоши,
окутанная розовой рассветной дымкой, показалась деревня.
– Вот он, Рай, – удовлетворённо констатировал Лев
Сократович, в чьих санях досыта набегавшийся Фандорин провёл вторую половину
ночи (психиатр ушёл спать в тёплый возок Евпатьева).
Поэтическая метафора в устах циника Крыжова прозвучала
несколько неожиданно, но место, действительно, было райское: уютная, круглая
поляна, с трёх сторон окружённая сосновым бором; широко разлившаяся река – даже
зимой этот пейзаж смотрелся идиллически, а уж летом здесь, наверное, был
настоящий парадиз.
Когда подъехали поближе, оказалось, что дома в деревне ещё
нарядней, чем в Денисьеве – с резными ставнями, жестяными флюгерами,
разноцветными крышами, что для российской избы уж вовсе невиданно.
Но Крыжов об этой красоте почему-то отозвался
неодобрительно:
– Ишь, Рай себе построили. Паразиты!
И объяснил, что Рай – это название селения, а живут здесь
люди пришлые, гусляки.
– На гуслях, что ли, играют? – не понял Эраст
Петрович.
– Могут и на гуслях, но прозвание не от этого. Здесь
живут выходцы с Гуслицы, лет сто уже. Ремесло у них особенное – нищенствуют.
– Как это «нищенствуют»?
