Из-за охромевшего коренника пришлось задневать и заночевать
в Раю. Здесь жил известный на всю округу коновал, который обещал завтра к утру
поставить коня на ноги, ну а пока всяк занялся своим делом.
Поп с дьяконом затеяли в деревенской молельне воскресную
обедню. Им никто не препятствовал, но из паствы явился один урядник. Отстоял
всю службу по стойке «смирно», сделал налево-кругом и отправился по домам –
выспрашивать, не было ль в деревне какого-нибудь самозваного пророка с
душесмутительными речами.
Председатель статистической комиссии инструктировал двух
счётчиков, которым вручил переписные листы и портфели, причём первые были взяты
с опаской, а последние с удовольствием.
Эраст Петрович слонялся без какого-либо особого дела, просто
наблюдал и слушал. Слугу от греха держал при себе. Знал, что местные жительницы
– все, как на подбор, рослые, дородные – в точности соответствуют Масиному
идеалу женской красоты, а чёртов японец умел подбирать ключик почти ко всякому
бабьему сердцу.
Ничего примечательного обход деревни Фандорину не дал.
Евпатьев и Шешулин сидели у старшины, пили чай.
Лев Сократович беседовал с мужиками. О чём, послушать не
удалось – стоило приблизиться, как все разом замолчали. Всё-таки удивительно,
что недоверчивые ко всему аборигены разговаривали с безбожником Крыжовым так
уважительно – ведь сама его фамилия должна была казаться им зазорной: «крыжом»
раскольники обзывали православный крест.
Женщины по большей части остались в соборной, возле Кириллы.
Туда Эраст Петрович не сунулся из деликатности – у дам всегда есть темы, не
предназначенные для мужских ушей.
Девчонке-поводырке со взрослыми, похоже, было скучно. Во
всяком случае, около своей патронессы Полкашка не сидела.
Один раз Фандорин наткнулся на неё в пустых сенях общинной
избы. Там возле вешалок висело зеркало в расписной деревянной раме. Бедная
замарашка, думая, что её никто не видит, разглядывала своё отражение: то боком
повернётся, то глаза скосит. Стало Эрасту Петровичу её жалко, да и Маса
вздохнул. Японец вынул из кармана конфету (запасся ещё в Вологде), хотел дать,
но девчонка, будто дикий зверёк, кинулась наутёк.
Потом видели её ещё раз – у околицы, со стайкой деревенских
детей. Поводырка им что-то рассказывала, а они очень внимательно слушали,
разинув рты. Одна девочка протянула рассказчице пряник, и тут Полкаша не
отказалась – сунула подношение в рот. Подрабатывает, берет пример с Кириллы,
улыбнулся Фандорин.
А блаженный ему нигде не встретился.
Ночевали там же, в соборной, которая при необходимости
использовалась и как гостиница.
Все пёстрое общество не уговариваясь рассредоточилось по
трём смежным горницам следующим образом: в нижней, ближе всего расположенной к
сеням, – евпатьевский кучер, Маса и Одинцов; в средней, где печь, «чистая
публика»; вышнюю горницу рыцарственно уступили слабому полу – сказительнице и
Полкаше. Те подвинули к дивану длинный стол, накрытый скатертью, и оказались
вроде как за ширмой. Там их было не видно и не слышно.
Надо сказать, что после ночи, проведённой в дороге, и
морозного дня все угомонились довольно быстро. Эраст Петрович, сон которого с
годами сделался излишне чуток и капризен, уснул последним – мешало доносящееся
со всех сторон похрапывание.
Зато проснулся первым.
В избе было темно. Совсем темно, до черноты.
Фандорин открыл глаза и, ещё не сообразив, что именно его
разбудило, спустил ноги с лавки.
Гарь! В воздухе пахло гарью!
Он наощупь, по памяти, добрался до печи, отодвинул заслонку.
Нет, пламени не было – внутри дотлевали вчерашние угли.
– Где-то дымит, – раздался из угла голос
Крыжова. – В чём дело?
Вдруг за узким окошком вскинулся багровый язык. Потом за
вторым, за третьим. И с противоположной стороны!
– Горим! Господа, пожар! – закричал Лев
Сократович.
Это поджог, понял Фандорин, уловив едва ощутимый запах
керосина. Иначе не занялось бы так сразу, да ещё с двух концов. Он кинулся в
тёмные сени, пытаясь определить, где дверь. Так и есть – подпёрта снаружи!
– Маса, сюда! – крикнул Эраст Петрович.
Сзади началась паника. Все метались, орали, Кохановский
истерично призывал к спокойствию. Зазвенело разбитое стекло – это кто-то
пробовал вылезти в окошко, да где уж: окна были по-северному узки, чтоб попусту
не уходило тепло.
– Господа, вы мешаете! Маса, котира ни хаиранай ёни!
[26]
– приказал Фандорин. – Одинцов, никого сюда не пускать!
Нужно было место для разбега – иначе дверь не высадить.
Японец, не церемонясь, вышвырнул из сеней назад в горницу
жаждущих спасения. Урядник, пользуясь тем, что в темноте все равны, раздавал
тычки направо и налево. Пространство освободилось.
Сконцентрировав внутреннюю энергию ки, от которой теперь
единственно зависело, удастся ли вышибить крепкую дубовую дверь, Фандорин
скакнул вперёд, подпрыгнул и ударил ногой в створку.
То ли запас ки был слишком велик, то ли подпорка слабовата,
но преграда рухнула с первой же попытки.
– Господа, теперь наружу! – крикнул Эраст
Петрович.
Второй раз повторять не пришлось. В минуту все вывалились из
дверного проёма на снег – одни раздетые, другие разутые, но, слава Богу, все
были живы и целы.
И вовремя!
По бревенчатым стенам избы проворно поднималось пламя,
раздуваемое вьюгой. Вот уж и крыша занялась, вниз полетела горящая щепа.
– Подожгли, – жарко зашептал в ухо Эрасту
Петровичу урядник. – Ишь, полыхает! Ну, раскольнички! Всех надумали
порешить, разом!
Отодвинув полицейского, чтоб не мешал, Фандорин присел на
корточки и поднял палку, которой злоумышленник или злоумышленники подпёрли
дверь. Палка была хлипковата, такую можно выбить и не концентрируя энергию ки.
Странно.
– Держите её, держите! – закричали вдруг все
разом. Девчонка-поводырка, голоногая и простоволосая, в одной холщовой
рубашонке с плачем попыталась кинуться обратно в дом.
– Матушка! Матушка тама! – отчаянно голосила она,
извиваясь в руках мужчин. – Подлая я! Кинула её, напужалась!
И действительно, Кириллы среди спасшихся не было. В панике и
суматохе про сказительницу забыли.
– Куды ты полезешь? Вишь, занялось! – урезонивал
Полкашу урядник.
В самом деле, крыльцо уже пылало, в избу было не проникнуть.
