– Как люди ушли, встали они все трое перед образами и
начали творить молитву, – печальным, но спокойным голосом рассказала
Кирилла. – Час молились, другой, третий. Я не встревала и Полкашке велела
тише воды сидеть. Раз только подошла, поклонилась. Отрадно зреть такое рвение,
говорю. Не дозволите ли с вами помолитовствовать. Хозяин в ответ: «Мы вона где,
а ты вона где. Иди себе с Богом». Я, грешница, подумала, гордится староста с
нищенкой коленопреклоняться. А он-то про другое: они уже по ту сторону
обретались, к великому таинству готовились… – Кирилла перекрестилась и
посетовала. – Глаза себе завязала, чтоб лучше сердцем видеть, а всё одно
слепа осталась – не углядела.
Поди, и догадалась бы, отговаривать не стала, подумал
Фандорин, вспомнив, как мазиловский сход решил не вмешиваться в отношения
добровольных смертников с Богом. Что за люди живут в этих лесах!
Ему не давала покоя записка, которую самоубийцы оставляли
для властей. Две первые были у него с собой. Они совпадали слово в слово, буква
в букву, и почерк тот же. Судя по словам Манефы, мазиловский староста перед
тем, как «закопаться», вручил односельчанам такую же.
Уж не богомиловские ли книжники руку приложили? Кто кроме
переписчиков-старообрядцев сейчас умеет так выписывать допетровские буквы?
– Десятый час, – озабоченно сказал Эраст Петрович,
подойдя к Евпатьеву и Одинцову. – Лаврентий нас сильно опередил. Нужно
торопиться.
Никифор Андронович, обернувшись к остальным, зычно крикнул:
– В Богомилово!
Про тайные уды
– Это и есть село Богомилово? – спросил Фандорин,
глядя на жалкую кучку построек: четыре маленьких избы, одна большая, да
бревенчатая церквушка.
– Их два, Богомилова, – объяснил Ульян. – Тут
село. Потому где церква, там и село. Старики главные здесь проживают, четверо.
А ещё есть другое Богомилово, за тем ельником, отседа полторы версты. Оно
больше, но там церквы нет, потому прозывается «деревня».
И рассказал, как удивительно устроена жизнь в поселении
книжников.
Переписывать старинные книги – работа не только кропотливая,
но и священная. К ней допускают лишь старшего в роде, «кто из грешного возраста
вышел», с ухмылкой пояснил Одинцов.
В Богомилове проживает всего четыре «фамильи», во главе
каждой – свой дед. Дед обычной работой рук не грязнит, лишь со света до темна
пишет «списки». Прядут бумагу и переплетают написанное сыновья, зятья и внуки.
Бабы и девки трут чернила, самые искусные рисуют на полях золотом и киноварью
цветники да узоры-финики.
Старикам в село приносят еду, всячески обихаживают,
обстирывают.
– Так здесь живёт всего четыре ч-человека? Почему же
тогда мы приехали не в деревню, где основное население?
– Решают всё деды. Как скажут, так и будет.
Сани друг за другом уже въезжали на холм, где стояли дома.
Никто не вышел навстречу, никто не выглянул. Эраст Петрович встревоженно
приподнялся, но урядник успокоил его:
– Вишь, дым? Сидят, пишут.
Четыре избы – те, что поменьше, были с крохотными оконцами,
как почти везде на севере, это чтоб тепло не уходило. Но посередине стоял сруб
необычного для здешних мест вида, с большими окнами. В нём единственном из
трубы поднималась белая струйка.
– Книжница это. – Полицейский натянул вожжи,
останавливая у крыльца. – Там они все.
Евпатьев поднялся по ступенькам, показал рукой: ждите, мол.
Исчез за дверью. Вышел скоро.
– Обождать надо. Старики от работы не поднимутся, пока
не начнёт темнеть. И говорить не станут. Я только про юрода спросил. Был он
тут, утром ещё. Передохнул и ушёл вверх по реке. Судя по тому, что деды сидят и
спокойно пишут, никакого смятения не наблюдается. Подождём до сумерек.
Ждать оставалось не столь уж и долго. Пока добирались,
короткий зимний день почти весь иссяк.
Все поднялись в сени, греться. В санях остался один Маса. Он
сидел нахохленный, ко всему безразличный. Пока рядом была Манефа, изображал
мужественное равнодушие, но когда девушка распрощалась, японец сник. По дороге
не произнёс ни слова, леденцов не сосал, обедать отказался и только
беспрестанно шевелил губами. Фандорин знал – это он стихотворение слагает,
танка или хокку. Горевать по любимой в разлуке – это допустимо, даже достойно.
Однако Эраст Петрович сейчас и не нуждался в собеседнике. Он
смотрел на дальний лес, над которым небо уже наливалось багрянцем, и пытался
представить себе, каково это: жить вдали от людей, над рекой, и переписывать
мало кому понятными буквицами мало кому потребные книги. Что ж, в старости,
наверное, неплохо. Пожалуй, он и сам не отказался бы провести так закатную пору
жизни. Поселиться где-нибудь в пустынном, красивом месте и каллиграфически
переписывать кисточкой мудрые изречения древних. А если ещё окружают почтением,
кормят, заботятся о тебе. Чем не рай?
Умиротворяющим мыслям пришёл конец, когда на крыльцо вышли
покурить Лев Сократович Крыжов и Анатолий Иванович Шешулин. Разговор у них,
очевидно, начался ещё в сенях, так что начала Фандорин не слышал.
– …всколыхнёт весь Север, – оживлённо говорил
ссыльный. – Живьём в землю – это впечатляет. Как водится в народе, ещё
присочинят. Ну, будет заваруха!
– И, поверьте мне, это ещё не конец, – подхватил
психиатр. – Уже сейчас одиннадцать смертей, а Савонаролу этого
раскольничьего пока не поймали, и неизвестно, поймают ли. Помяните моё слово,
он ещё немало людей с повышенной внушаемостью в могилу сведёт. Ах, какой
собирается материал! Вернусь – сделаю публичный доклад. Это, скажу я вам, будет
событие!
«Ворон ворону в ответ: знаю, будет нам обед», подумал Эраст
Петрович и, скорчив гримасу, хотел отойти от этих энтузиастов подальше, но тут
из дверей выглянул Евпатьев.
– Пошабашили. Пора!
Четыре длиннобородых старика сидели за длинным столом, на
котором лежали аккуратные стопки желтоватой бумаги, а из позеленевших от
времени медных чернильниц торчали гусиные перья. Лица у книжников были
морщинисты и суровы, у одного, самого дряхлого, голова подрагивала на тощей
шее, будто он всё время что-то отрицал или от чего-то отказывался.
Деды были похожи то ли на судей, то ли на экзаменационную
комиссию, и вошедшим стало как-то не по себе. Они неловко расселись по лавкам
вдоль стен, на почтительном расстоянии от этого ареопага. Полкашка к строгим
писцам соваться не посмела, побежала через лесок в деревню – вероятно,
рассказывать ребятишкам сказки и тем малость подкормиться.
До того, как члены экспедиции переступили порог, Евпатьев
предупредил:
