Но остальные не захотели отстать, стали звать Кириллу к
себе, заспорили.
Воспользовавшись этим, Фандорин подошёл к страннице, тихо
попросил:
– Узнайте у них, куда отправился юродивый. Вам они не
откажут.
Кирилла ничего не ответила, даже не кивнула, будто не расслышала.
И немудрёно – так расшумелись почтённые писцы.
– Ко всем загляну, это для меня честь великая, –
громко сказала она. И вдруг прибавила. – Только поведайте, отцы, куда
отсель Лаврентий-блаженный пошёл? Я его в Денисьеве видала. Большой силы муж.
Ей ответили сразу и охотно, в несколько голосов:
– Лаврентий он наверх пошёл.
– К Зелень-озеру!
Члены экспедиции обменялись красноречивыми взглядами.
– Заночуем, и в путь, – сказал Евпатьев. –
Коням нужно отдохнуть. Да и нам не мешало бы. Давайте ужинать, господа –
всухомятку, потчевать нас тут никто не собирается.
На ночлег остались в книжнице – больше всё равно было негде.
Проплелся по домам за данью отец Викентий. Вернулся, мурлыкая песенку.
Крыжов с Кохановским тоже устроили обход – надеялись уломать
дедов каждого поодиночке. Ради пущего соблазна, взяли с собой целых четыре
портфеля. С ними и воротились. Позже всех, ведомая Полкашей, прибрела Кирилла.
Потчевать её попотчевали, однако ночевать у себя никто не оставил – грех.
Странница с поводыркой расположились отдельно от мужчин, в сенях.
Все легли рано – в девятом часу. Рано и проснулись – в
половине пятого, то есть по-зимнему ещё глубокой ночью.
Евпатьевский кучер уже грохотал самоваром.
День предстоял трудный, оттого и спешили.
На Зелень-озере, из которого брала начало река Выга, стояло
целых четыре раскольничьих деревни. Поди угадай, в какую из них отправился
Лаврентий. А стало быть, придётся объехать все четыре.
Кое-как, наскоро перекусили – и в путь.
Возвращение
Пять повозок выехали из безмолвного, будто вымершего
Богомилова шумно – с конским ржанием, позвякиванием сбруи и звоном колокольцев.
Река приняла вереницу саней в своё белое, мягкое русло, стиснула лесистыми
берегами, и звуки сразу приглохли. Езда по свежему снегу получалась небыстрой,
но опытный кормщик Крыжов даже в темноте знал, где наст пожестче; его лошадь
проворно перебирала завязанными в кожаные мешки копытами, почти не
проваливаясь, а остальным по проложенной колее было уже легче.
Сани урядника Одинцова шли последними, то есть занимали самую
привилегированную позицию – иначе конь не утянул бы трёх человек (японца Эраст
Петрович на сей раз усадил с собой).
Правил Фандорин, сам вызвался. Когда едешь в хвосте, быть
возницей дело нехитрое, знай только не отставай.
Впереди покачивался фонарик, подвешенный на задке
евпатьевского экипажа – даже если налетит вьюга, всё равно не собьёшься.
И тем не менее последние сани понемногу начали отставать,
чем дальше, тем больше.
Ульян, оживлённо беседовавший с Масой о женской красоте
(оказалось, что их вкусы удивительно сходны), заметил это не сразу. А когда
посмотрел-таки вперёд и увидел, что путеводный огонёк едва различим во мраке,
попенял нерадивому кучеру:
– Что ж вы, Ераст Петрович. Наддайте-ка. Да кнутом его,
кнутом.
– З-зачем бить живое существо? – безмятежно
ответил Фандорин и, вместо того чтоб хлестнуть животное, натянул вожжи, так что
сани вовсе остановились.
Он прибавил что-то по-японски. Маса достал саквояж, начал в
нём рыться.
Полицейский ждал, недоумевая, что за внезапная надобность
вызвала эту остановку. И уж подавно удивился, когда слуга подал своему
господину сигару и спички.
– Чего это вы?!
– Уф, до чего ж я устал быть с-старовером. – Эраст
Петрович раскурил сигару и с наслаждением выпустил струйку дыма.
– Они ж не увидят, что мы отстали! – попытался
втолковать ему Ульян.
– Раньше, чем станут на привал, нипочём не
обнаружат, – согласился Фандорин. – А это когда ещё будет. Но искать
нас не станут – я Никифору Андроновичу на кибитку з-записку прицепил.
Урядник заморгал:
– Какую записку?
– Что мы возвращаемся в Богомилово. Сейчас вот докурю и
повернём.
Потеряв дар речи, Одинцов уставился на безмятежного
курильщика.
– А… а людей спасать? – наконец пролепетал
полицейский.
– За тем и вернёмся. Разве вы не приметили, что несчастья
происходят после того, как мы покидаем очередную деревню? Я дал себя обмануть
дважды. В третий – слуга п-покорный. Как развернуть вашего буцефала?
Он натянул правую вожжу – конь лишь недовольно мотнул
головой. Натянул левую – послушался.
– Ага, он у вас приверженец левостороннего
д-движения, – весело сказал Эраст Петрович. – В Британии ему пришлось
бы худо.
– Черт, как это я сам не скумекал! Проверить надо! Деды
эти мне тож не понравились!
Ульян отобрал у городского человека поводья, как следует стегнул
– обратно помчали вдвое быстрей.
Не прошло и получаса, как из темноты выплыл пологий холм,
над ним – острый силуэт церквушки, приземистых домов.
Уезжали из Богомилова шумно, вернулись тихо.
Коня привязали к кусту близ берега, сами пошли пешком, крадучись.
– Где сховаемся? – шёпотом спросил урядник и сам
себе ответил. – В книжнице, где ещё. Поди, не успела простыть.
Сказано – сделано.
Не скрипнув ступеньками, не стукнув дверью, засели в
горнице. Огня не зажигали. Маса расположился у окна с одной стороны,
полицейский с другой, Фандорин с третьей (четвёртая выходила на реку и
высматривать там было нечего).
– Дай Бог, чтоб я ошибся, – вздохнул Эраст
Петрович. – Пойдут закапываться – остановим. Ну, а если будет тихо,
как-нибудь нагоним своих, ничего.
Тихо-то было тихо, даже слишком. Стариковский сон известно
каков, но миновал седьмой час утра, восьмой, а ни в одном из четырёх жилых
домов не замечалось ни света, ни какого-либо движения. Правда, было всё ещё
темно. Когда писчикам и побаловать себя поздним вставанием, если не зимой?
Фандорин на время отвлёкся от тревожных мыслей, ибо
оказалось, что ему очень повезло с окном – оно выходило на восток.
