Одна из идей, которые мой приятель почерпнул в эпоху своих
странствий по Востоку, заключается в том, что работе рассудка лучше всего
содействует гармоничное состояние души. Достичь этого проще всего при помощи
музыки. С некоторых пор, даже отправляясь на расследование в отдалённые места,
Холмс частенько стал брать с собой скрипку – она помогает ему впасть в должное
настроение. Поначалу эта привычка казалась мне странной, но со временем я стал
находить в ней своеобразную прелесть.
Итак, мы расстались. Холмс спустился вниз, я поднялся на
второй этаж.
Из-за двери наших соседей доносился ровный голос Фандорина,
расхаживавшего по комнате и что-то втолковывавшего своему ассистенту. Я
разобрал звучное слово «etorass» – право, не знаю, что оно означает. Стало жаль
доморощенного детектива, вздумавшего конкурировать с Шерлоком Холмсом.
В походной лаборатории моего друга было полным-полно всякой
всячины: химикаты, набор для грима, комплект для дактилоскопирования, какие-то
приборы, непонятные инструменты. Чёрный кожаный футляр с эмблемой фирмы
медицинских инструментов «Пиллинг и сын» я обнаружил нескоро. Он лежал между
связкой отмычек и коробкой револьверных патронов. Открыл, проверил. Да, это был
мой старый фонендоскоп. Прихватил в другую руку скрипку.
Мой великолепный чемодан в своём скромном клетчатом футляре
так и стоял нераспакованным. Я подумал, что переоденусь позже, к полуночи –
кажется, нам будет что отметить и помимо Нового года. Так и представил себе эту
картину: мы с Холмсом безмятежны, остальные нервничают, а то и вовсе сбежали. Бой
часов, у меня против воли на миг замирает сердце – а что, если мой гениальный
друг всё-таки ошибся? Превосходная мизансцена!
По крутым ступенькам лестницы я шёл очень осторожно, остро
сознавая весь груз ответственности. Не хватало ещё уронить фонендоскоп и
разбить мембрану – это провалило бы все расследование.
Я благополучно достиг первого этажа, спустился ещё на
пол-пролёта, и вдруг во всём доме погас свет. Как я уже писал, электричество
отключалось и прежде, но всякий раз не долее чем на несколько секунд, поэтому я
остановился и решил подождать.
Однако прошла минута, другая, а лампы всё не загорались. У
меня в кармане лежали спички, но как их достанешь и зажжёшь, если в одной руке
скрипка, а в другой футляр с драгоценным фонендоскопом?
Делать нечего. Я осторожно нащупал ногой следующую
ступеньку, потом другую. А на третьей поскользнулся и с ужасающим грохотом
полетел вниз.
Очень больно ушиб предплечье и ударился лбом так, что на
какое-то время оглох и ослеп – хотя последнее утверждать наверняка не берусь,
поскольку в кромешной тьме и так было ничего не видно.
Потом свет зажёгся, и я обнаружил, что лежу на полу. Футляр
со скрипкой отлетел в одну сторону, футляр с фонендоскопом в другую и
раскрылся. Резиновые трубки беспомощно свисали со ступени, словно мёртвые
стебли.
Я схватился за голову.
В этом жалком положении и застал меня Холмс, прибежавший из
подвала на шум.
– Ничего не сломали? – быстро спросил он.
– Кроме фонендоскопа, – прерывающимся голосом
ответил я и зажмурился – на меня обрушился весь ужас содеянного.
Холмс опустился на корточки и несколько секунд шарил рукой
по ступенькам. Поднял несколько мелких стеклянных осколков, вздохнул. Вытер
пальцы платком.
Однако вид у него был не убитый, а скорее задумчивый.
– Что ж, это, пожалуй, было бы нечестно – расследовать
последнее преступление девятнадцатого века, используя технологию
двадцатого, – философски сказал он. – Будем действовать по старинке.
Но для начала обретём гармонию.
Холмс достал скрипку, проверил, цела ли она. Удовлетворённо
кивнул и вынул из того же футляра сборник нот – небольшого формата, но довольно
толстый. Открыл наудачу первую попавшуюся страницу.
– Хм. Каприз Паганини. Значит, дело будет нервным, но
скоротечным.
Он называл гадание по нотам «камертоном расследования» и
придавал этому ритуалу большое значение.
Сыграл несколько головокружительно порывистых тактов и
оборвал мелодию, вновь стал перелистывать страницы сборника.
– Господи, Холмс. До музыки ли теперь? – в
отчаянии произнёс я. – Я всё испортил! Никогда себе этого не прощу!
Придумайте что-нибудь! Да оставьте вы ваши…
– Тссс! – шикнул он на меня. – Я и думаю, а
вы мне мешаете.
Я поднялся, придерживая ушибленную руку. На лбу, кажется, набухал
изрядный желвак, но душевные страдания были острее физических.
– Э-э, Уотсон, на вас лица нет. Отдыхайте, мне ваша
помощь пока не понадобится… Нет-нет, никаких возражений! – пресёк Холмс
мои жалобные протесты.
Я повесил голову. Было ясно, что я утратил доверие моего
друга, он предпочитает продолжить расследование без меня. После того, что
случилось, трудно было его за это осуждать.
Он снова спустился в подвал, а я побрёл обратно наверх.
Соседняя дверь была нараспашку, Фандорин и Сибата куда-то исчезли.
Я приложил компресс к руке, намазал лоб смягчающей мазью и
улёгся на кровать. Не могу выразить, до чего мне было тоскливо.
Однако пролежал я не долее четверти часа. Пускай Холмс не
нуждается в таком помощнике, но предаваться бездействию было невыносимо.
Я прошёлся по второму и третьему этажу. Безумная надежда,
что каким-то чудом, по невероятной случайности, я обнаружу хоть крошечную
зацепку, любой след, заставила меня вновь ощупывать стены. Я даже опустился на
четвереньки и попробовал, не отходят ли паркетины, но вскоре охладел к этому
бессмысленному занятию.
Вдруг до моего слуха донёсся странный стук, он шёл откуда-то
снизу.
Я сбежал на первый этаж.
Снова глухой стук, сопровождаемый отдалённым лязгом. Совсем
рядом – вроде бы из соседней комнаты.
Стремглав я кинулся туда. Это была биллиардная. В первый миг
я отметил лишь, что в ней произошло какое-то изменение, но потом сообразил, в
чём дело: из трёх окон два были непроницаемы, за ними не просматривалось
ничего, даже контуров деревьев. Я хотел подойти ближе, чтобы разъяснить этот
непонятный феномен.
Внезапно за третьим окном, выходящим на лужайку, что-то
заскрипело. Я подбежал к подоконнику.
С той стороны на меня смотрел мистер Сибата. Слегка
поклонившись, он захлопнул у меня перед носом деревянные створки. Лязгнуло
железо, скрежетнул ключ.
