– Папа плакал и всё пытался пролезть в башню, но у него
это не получалось. Вокруг меня хлопотали Марианна (это горничная) и папин
лакей. Мне было ужасно больно, но я старалась стонать потише. Чтоб ещё больше
не напугать папу.
– Здесь? Здесь? – нетерпеливо допытывался тем
временем врач, довольно грубо щупая мою ягодицу.
Я лишь мотал головой, весь обратившись в слух.
– …Потом я услышала голос Боско. Он громко сказал:
«Сударь, пожалуйте вниз. На проводе доктор Лебрен».
– Ой, да-да, вот здесь! – ойкнул я, обращаясь к
врачу.
– Странный у вас седалищный нерв. В этом месте нет
ничего кроме мышц и жира!
Он невежливо оттолкнул меня и с раздражением крикнул
господину:
– Я же просил вас! Воспоминание о падении нервирует
больную, а нам нужен абсолютный душевный покой!
По довольному виду господина я сразу понял: он выяснил всё,
что желал. Принеся доктору извинения, мы покинули башню, после чего меж нами
состоялся очень важный разговор по-японски, который я теперь пересказывать не
стану, иначе читатели узнают всё раньше времени, а Уотсон-сенсей говорит, что
это противоречит законам detective story (пожалуй, я бы перевёл это
словосочетание как
X
К тому времени, когда дез Эссар вернулся в замок, с
самобичеванием было покончено, а от моей неуверенности не осталось и следа.
Проинструктированный Холмсом, я твёрдо знал, что надлежит делать в той или иной
ситуации. В ожидании близящейся развязки сердце стучало часто, но бодро.
Мы все собрались в столовой, куда хозяин внёс большой
кожаный мешок и с кряхтением водрузил его на cкатерть.
– Вот, сто семьдесят пять пачек по десять тысяч франков
в каждой, – тараторил он, искательно заглядывая в наши лица и не решаясь
спросить о главном. – На сколько вопросов пришлось мне ответить! Господин
директор никак не мог взять в толк, зачем мне понадобилось снимать со счёта все
свои деньги, да ещё в самый канун нового года. Он долго отговаривал меня,
просил потерпеть хотя бы до завтра – ведь годовые проценты начисляются первого
января. Хуже всего, что он приставил ко мне двух жандармов и настоял, чтобы они
сопроводили меня до дома. Я избавился от эскорта лишь возле ворот. Пускать их
внутрь было ни в коем случае нельзя. Жандармам могло показаться подозрительным,
что не видно слуг и что я открываю ворота сам. А Люпен вообразил бы, будто я
нарушил условие и обратился за помощью в полицию.
Он округлил глаза и пугливо продолжил:
– А потом думаю: что если он на меня нападёт, пока я
еду через парк один? Никогда не хлещу лошадей, а тут как наподдал вожжами –
долетел до дверей вихрем.
Мы слушали рассказ молча. Часы показывали четверть десятого.
Дез Эссар поглядел на Холмса, на Фандорина. Их лица были
непроницаемы. Перевёл взгляд на меня – я вздохнул. Японец неопределённо
улыбался.
– …Вам не удалось разгадать код, да? – безнадёжно
спросил владелец замка.
Холмс с Фандориным поглядели друг на друга. Ни тот, ни
другой не разомкнул уст.
– Значит, деньги придётся отдавать? – Дез Эссар
посмотрел на кожаный мешок и заморгал.
– Разумеется. Мы ведь не станем п-подвергать риску
жизнь девушки ради собственного самолюбия?
Русский испытующе посмотрел на Холмса. Мой друг нахмурился и
после паузы кисло покачал головой: нет, не станем.
Фандорин обернулся к хозяину.
– Мы с мистером Холмсом действовали по отдельности, а
теперь попробуем объединить усилия. Предпримем м-мозговой штурм. У нас ещё
остаётся два с лишним часа до половины двенадцатого, когда, по условиям Люпена,
мы должны покинуть дом… Идите, сэр, вы своё дело сделали. Теперь вы нам будете
только мешать.
Дез Эссар с готовностью вскочил.
– А можно я посижу у себя в кабинете?
– Нет, лучше п-присоединитесь к мистеру Боско. Хоть
внешняя телефонная линия и неисправна (надо думать, не без помощи Люпена), но
внутренняя связь работает. Мы сможем переговариваться.
Однако хозяин переминался с ноги на ногу, словно не решаясь
нас оставить. Казалось, он хочет, но не осмеливается что-то сказать. Наконец,
набравшись храбрости, дез Эссар проговорил то, что его мучило:
– Господа, я прошу… Нет, я требую, чтобы вы дали мне
слово чести: если вам не удастся раскрыть шифр, вы уйдёте отсюда не позднее
половины двенадцатого. Ради моей бедной Эжени!
– Даю слово чести, – пообещал русский.
Сибата сделал большим пальцем косой крест на животе, что
по-японски, вероятно, означало незыблемость слова.
Мы с Холмсом ограничились короткими кивками. Всякий знает,
что кивок англичанина стоит тысячи клятвенных заверений любого иностранца.
– Запряжённая коляска пусть остаётся у двери, –
сказал далее Фандорин, похоже, окончательно возомнив себя главным. – Там
как раз пять мест: два впереди и три сзади. Если не удастся найти б-бомбу, то
ровно в половине двенадцатого мы, взяв с собой доктора Лебрена, сядем в экипаж
и выедем за ворота. Мешок с деньгами останется на столе. Вы удовлетворены?
Дез Эссар порывисто развернулся и вышел. Мне показалось, что
беднягу душат рыдания.
Часы тренькнули, отбив половину часа, а «мозговой штурм», о
котором говорил русский (престранное выражение), что-то не начинался.
Соперники-детективы были похожи на опытных фехтовальщиков,
готовящихся скрестить клинки. Ни один не торопился сделать первый шаг.
Холмс флегматично приподнялся, развязал тесёмки мешка и
достал пачку стофранковых билетов, за ней вторую. Я тоже привстал – нечасто
увидишь в одном месте столько денег.
Купюры были сложены аккуратно, как кирпичи в кладке. Каждая
пачка перетянута резинкой.
Рассеянно пощупав банкноту, Холмс сунул деньги обратно и
покачал головой. Я отлично понял, что он хочет сказать: на какие только
безумства не идут люди ради прямоугольных листков казначейской бумаги.
Он закурил трубку, Фандорин сигару. Эта бравада начинала
казаться мне мальчишеской.
В конце концов кто-то должен был повести себя по-взрослому.
– Не пора ли приступить к «мозговому штурму»? –
спросил я Фандорина. – Что, по-вашему, могут означать все эти цифры и
буквы?
Японец коротко взглянул на своего патрона, тихо поднялся и
вышел, как будто не желал присутствовать при обсуждении. Это было по меньшей
мере странно.
