– …Я послал Уотсона в комнату за двумя предметами:
фонендоскопом и скрипкой. Скрипка была мне необходима, чтобы приступить к
работе, фонендоскоп же, по правде сказать, не имел никакой ценности. Однако на
словах я придал ему огромную важность. Зато про скрипку не произнёс ни слова,
ограничился жестом. Уловка сработала. Устрашившись фантастического
чудо-фонендоскопа, преступник смазал одну из ступенек лестницы дверным маслом,
да ещё отключил свет. Бедный Уотсон не мог не поскользнуться. В результате
хрупкий фонендоскоп, разумеется, разбился. Со скрипкой же, помещённой в прочный
футляр, ничего не случилось. А она-то на самом деле и была мне нужна.
– Невозможно, – перебил Холмса русский.
– В каком смысле, сэр? Что именно кажется вам здесь
невозможным?
Губы Холмса чуть раздвинулись в иронической улыбке.
– Невозможно, чтоб мсье дез Эссар был ч-членом шайки.
– Могу ли я поинтересоваться причиной столь
категоричного заявления?
Мой друг был явно удивлён.
Фандорин смотрел на него с не меньшим удивлением:
– Но ведь это означало бы, что мадемуазель дез Эссар –
не та, за кого себя выдаёт, а хитрая авантюристка, сообщница Люпена.
Холмс пожал плечами:
– Естественно.
Фандорин молча поглядел на меня, и я отлично понял этот
взгляд.
– Не тревожьтесь, ничего не предпринимайте и
оставайтесь на месте, – сказал я дез Эссару, после чего разъединился.
– Что вы сделали, Уотсон?! – вскричал
Холмс. – Я же велел не отпускать этого негодяя от телефона!
– Он прав. Эжени никак не может быть преступницей. А
значит, дез Эссар, действительно, её отец и владелец замка.
Мне тяжело было сказать такое моему другу, да ещё в
присутствии его соперника, однако чувство долга возобладало.
– Холмс, – я запнулся, – не обижайтесь, но вы
совсем не знаете женщин… Мисс Эжени… У меня нет рациональных аргументов, но
вообразить, будто она – лицедейка и мошенница… Вынужден согласиться с мистером
Фандориным. Это невозможно. Просто невозможно, и всё.
Мой гениальный приятель безупречен во всём, что касается
логики и доводов рассудка, но иногда чрезмерная математичность его подводит.
Всякий раз, когда ему доводилось ошибаться (а таких случаев за всю его карьеру
было очень мало), виной тому были женщины. Вернее, сугубо теоретическое
знакомство Холмса с их эмоционально-психологическим устройством. Подозреваю,
что его стойкое предубеждение против прекрасного пола объясняется именно этим:
женщина – уравнение, не поддающееся исчислению.
Видно было, что Холмс уязвлён моими словами, которые
наверняка показались ему бредом или, того хуже, изменой.
– Что ж, господа знатоки женской натуры. – Он
сердито запыхтел трубкой. – Тогда я умолкаю. Готов выслушать вашу версию.
Я молчал, ибо, во-первых, чувствовал себя предателем, а
во-вторых, никакой версии предложить не мог.
Вернулся японец и молча встал в дверях. Его щека была
заклеена свежим пластырем. Он и Фандорин обменялись несколькими
присюсюкивающими словами, после чего Сибата отступил глубже в коридор – к самой
лестничной площадке.
– Согласен, что шайка состоит из двух с-сообщников…
Русский обращался преимущественно к Холмсу – это был поединок двух небожителей,
мне и японцу отводилась роль безгласных слушателей. Впрочем, на большее я и не
претендовал.
– Один из них «Боско», второй – «Лебрен». Взять их с
поличным нам не удалось. И никакими доказательствами кроме косвенных мы не
располагаем. «Боско» разгуливает на свободе, зато «профессор» из башни теперь
никуда не денется. Маса присматривает за лестницей.
– А девушка? – не удержался я в амплуа
статиста. – Ведь она в его власти!
– Им не нужна девушка. Им нужен м-мешок с деньгами.
Преступники уверены, что сумеют нас обдурить. Шалость с выстрелами – прямое
тому свидетельство. Пускай их куражатся. Мы обязательно допросим
псевдопрофессора, но сначала нужно найти тайник – до назначенного часа остаётся
совсем мало времени. Я абсолютно убеждён, что тайник действительно существует.
И, кажется, я догадываюсь, как его найти…
– В самом деле? – быстро спросил Холмс. –
Любопытно. В этом случае арест «профессора», действительно, может подождать.
Ну-ка, Уотсон, соединитесь-ка снова с дез Эссаром. Проверим, на месте ли он или
поспешил вернуться в замок, чтоб подслушивать нас.
Я повернул рычаг.
Хозяин откликнулся сразу.
– Боже, я думал, телефон снова отключился! Доктор, это
вы? Что мне делать? Боско по-прежнему не возвращается…
Красноречивым жестом я показал Холмсу на трубку – мол,
убедитесь сами. Дез Эссар никуда не делся, он всё ещё на квартире управляющего
и подслушивать нас никак не может. Мой друг раздражённо поморщился, он ужасно
не любит признавать свою неправоту.
Итак, дез Эссар продолжал пищать мне в ухо, однако слушал я
не его, а Фандорина.
– Это пока п-предположение, которое ещё нужно
проверить. Но правдоподобное. – Русский покосился на часы, которые
показывали без десяти минут одиннадцать, и заговорил быстрее. – Когда мы
обходили этот странный дом, тут было слишком много необычного и к-курьёзного.
Это рассеивало внимание, поэтому я припомнил одну деталь лишь задним числом. Вы
обратили внимание, что в подвале только одно помещение содержится в идеальной
чистоте и полном порядке?
Холмс покровительственно усмехнулся.
– Само собой. «Органная». Отлично, мистер Фандорин.
Продолжайте.
– Я тоже обратил на это внимание! – сказал
я. – Особенно подозрительной мне показалась картинка, изображающая
Мефистофеля! Вы помните, я даже её снял и подёргал гвоздь, на котором она
висела?
– Погодите, Уотсон. Мистер Фандорин хочет нам
рассказать не о живописи, а о другом роде искусства.
Русский чуть прищурился.
– Значит, вы т-тоже? – непонятно спросил он.
Что «тоже»? Что он имел в виду? Трудно присутствовать при
беседе людей, которые гораздо проницательней тебя, да ещё распускают хвост друг
перед другом.
– А вы как думали? – хмыкнул Холмс.
Фандорин явно расстроился.
– Ах ну да, вы же скрипач. А я никогда не учился
музыке.
Тут моему терпению пришёл конец.
