Впервые за всё время Мавра и Эраст Петрович остались более
или менее наедине.
Барышня быстро придвинулась к «студенту», задев его палитрой
(она уже с час как начала писать красками), и ликующе прошептала:
– Я всё-таки еду в Париж! Только тс-с-с! Папенька пока
не знает.
Из всех вопросов, которые возникли у коллежского асессора
при этом известии, он задал для начала самый безопасный:
– Будете учиться живописи? Очень рад за вас.
– В Париже обстригу себе волосы – совсем коротко, как у
вас, – жарко дыша, зачастила Мавра. – Стану носить мужскую шляпу и
панталоны, буду курить сигары и переделаю имя на французский манер. Я уже
придумала: Maurice Sieurduc. Вы знаете, что такое Sieurduc?
– Знаю, – с серьёзным видом кивнул Эраст
Петрович. – Это означает «Господин герцог».
– Каково? Это вам не «Мавра Сердюк».
– Но откуда деньги? – перешёл коллежский асессор к
главному.
Она таинственно улыбнулась.
– Так и быть, скажу.
Однако не сказала – не успела. Из кабинета вышел Ландринов,
и Мавра проворно отодвинулась.
Потом вернулись остальные. К досаде Фандорина, продолжить
беседу никак не удавалось. Он прикидывал, под каким бы предлогом выманить
барышню на лестницу, но события приняли оборот, заставивший его отказаться от
этого плана.
Около четверти третьего дверь внезапно открылась, и в
канцелярию вошёл действительный статский советник Ванюхин, сопровождаемый
полицейским стенографистом в мундире.
– Здравствуйте, господа, – сказал он весёлым, но в
то же время угрожающим голосом. – Снова к вам пожаловл. Имел удовольствие
побеседовать с каждым по отдельности, а теперь вот хочу потолковать со всеми
разом. Вопросец имеется. Куда?! – прикрикнул Зосим Прокофьевич на
камердинера.
– Господину барону сказать…
– Не надо, после. Да сядь ты!
Федот Федотович помялся и сел.
– А вот вы, «свой человек», – обратился далее
следователь к Эрасту Петровичу, – мне тут ни к чему. Подите-ка, погуляйте.
– Когда есть работа, гулять не приучен, – холодно
ответил коллежский асессор. Уйти? Как бы не так. Что ещё за «вопросец»?
– У вас тоже работа? – ехидно осведомился Ванюхин
у художницы, заглянув в мольберт. – Похож, очень похож. Не угодно ли
вместе с предметом изображения переместиться за пределы помещения?
– Не угодно, – отрезала Мавра. – Вы не в
полицейском участке, чтобы распоряжаться.
Поняв, что тут нашла коса на камень, следователь перестал
обращать внимание на Фандорина и барышню. Взял стул, поставил посреди комнаты.
Сел задом наперёд, опершись подбородком о спинку, и велел стенографисту:
– Каждое слово.
Сам же зачем-то взял со стола у Луки Львовича стакан с
цветными карандашами (разумеется, безо всякого спросу), достал блокнот и с
усмешкой прибавил:
– Ну-ка и я порисую.
И, действительно, опрашивая каждого, что-то такое там
рисовал, то и дело меняя карандаши.
«Вопросец» заключался в следующем: кто, сколько раз и в
котором часу покидал комнату шестого сентября в вечернее время – перед тем, как
был выпит отравленный чай.
Вскоре стало ясно, зачем следователю понадобился групповой
допрос. Если кто-то начинал колебаться и ссылаться на плохую память, остальные
приходили ему на помощь:
– Ну как же, Луконька Львович, а вот с господином из
экспедиции, как бишь его, рыжеватый такой, выходить изволили, это перед самым
составлением сводки по Терезинскому мостостроительству, стало быть, минуточек в
пятнадцать шестого…
– Да что вы, Леандр Иванович (это Сердюк Ландринову),
машинная бумага у вас не в пять, а гораздо позднее закончилась. Это когда я
столбцы сводил, отлично помню.
Эффективная метода, сделал себе заметку на будущее Фандорин,
внимательно прислушивавшийся к этому неторопливому разбирательству.
Поразительно, до чего детально можно восстановить события недельной давности,
если в реконструкции участвует сразу несколько свидетелей.
А больше всего впечатлил коллежского асессора сам Ванюхин.
Выслушав всех, он показал результаты своего «рисования» – получился отличный
хронологический график, на котором разным цветом было обозначено отсутствие и
присутствие в комнате каждого.
Все сгрудились вокруг следователя, рассматривая схему.
– Любопытно, – пробормотал Зосим Прокофьевич.
Эраст Петрович подошёл сзади, заглянул ему через плечо и увидел, что
замечательная идея ничего не принесла.
Если следователь рассчитывал сузить круг подозреваемых, то
напрасно. У каждого из пятерых был момент, когда он, пускай совсем ненадолго,
оставался в конторе один.
Отчего же Ванюхин выглядит таким довольным?
– Прекрасно! – заключил Зосим Прокофьевич, любовно
погладив своё творение. – В комнате всегда хоть кто-то один, а находился.
Стало быть, версия со злоумышленником, проникшим извне, полностью исключается.
Quod erat demonstrandum
[3]
. Теперь второй вопросец, и опять ко
всем: не заходил ли к покойному Леонарду фон Маку кто-нибудь из домашних?
Ах, вот он к чему, понял Эраст Петрович и вернулся на место,
тем более что к этому его призывала нетерпеливыми жестами Мавра – ей хотелось
продолжить работу над портретом.
Никого из домашних не было – таков был общий ответ,
заставивший следователя утратить благодушие.
– Как так?! – вскричал Ванюхин. – Не может
быть! Неужто к нему не заходил сын, Сергей Леонардович?!
Все молча переглянулись, как бы спрашивая друг друга. Оба
письмоводителя пожали плечами – мол, не припомню, Федот Федотович покачал
головой, Муся у двери почесала затылок.
А ремингтонист вдруг сказал:
– Был. Зашёл на минуту и вышел. Это уж в самом конце
присутствия было, после урочных. Все прочие на кухне были – Муся, как в кабинет
чайник отнесла, стала остальным разливать. Ну и потянулись. А я задержался.
Нужно было из шкафа пузырёк со смазкой взять.
Он показал на массивный шкаф, что стоял подле окна.
– Так что ж вы не сказали?! – вскочил на ноги
Ванюхин. – Я ведь спрашивал, был кто-то из домашних или нет!
