Антон Максимилианович тряхнул вожжами, чтоб лошадь взяла
порезвей – уже почти совсем стемнело, и в чаще начала поухивать какая-то
злорадная птица неведомой Анисию породы.
– Что за фокус? – снова не утерпел молодой
человек.
– Ну как же. Рассудите сами. В прошлый год, когда
писалось завещание, Баскакова была свежая особа нестарых лет, хоть и с синяками
по всей спине. При этом имела законного наследника, румяного подпоручика вот с
такущими усами, а завещать, между нами говоря, особенно было и ничего. Месяц же
назад одно за другим свершились три события – два прискорбных и одно отрадное,
после чего всё переменилось… Крякушки, крякушки над болотом закултачили, –
вдруг, прислушавшись, пробормотал председатель непонятное, и его лицо сделалось
ласково-мечтательным. – Это местные утки, редчайшая порода. Тут много
уникальных птиц. Крестьяне-браконьеры всех почти истребили, а теперь – нет худа
без добра – никто на болото нос не суёт, вот крякушки и заплодились. Уже скоро,
скоро можно будет побродить с ружьишком. У меня по ту сторону топи дом. Так,
развалины родового гнезда. Всё в общественных трудах, не до хозяйства. Да и
какое хозяйство. – Антон Максимилианович махнул рукой. – Бросил бы
вовсе, если б не природа да не охота. Не увлекаетесь?
– Охотой? – поморщился Тюльпанов, недовольный
девиацией от важной темы. – Нет.
– А я грешен.
– Вы помянули про прискорбные и отрадные
события, – вернул Анисий недисциплинированного рассказчика к делу.
– Да-да. Сначала пришло горестное известие с Памира.
Подпоручик Баскаков пал в стычке с афганцами. У Софьи Константиновны от
потрясения случился сердечный приступ. А тремя днями позднее с ней произошло то
самое. Ну, из-за чего вы сюда приехали.
Блинов понизил голос, хотя вокруг не было ни души, а
Тюльпанов снова обиделся на шефа. Разве можно так некрасиво поступать с
преданным помощником?
– Едва Баскакову схоронили, едва Варвара Ильинична
вступила в права своего нежданного наследства, как разнеслась весть про
железную дорогу.
– И что наследница? – полюбопытствовал
Анисий. – Верно, ошалела от всех этих происшествий? Не было ни гроша, да
вдруг миллионы.
– Сначала-то она скорее испугалась. Бросилась ко мне за
утешением и поддержкой – я у ней тогда в первых конфидентах ходил. Надо вам
сказать, что Варвара Ильинична прежде держалась самоотверженного образа мыслей.
Хотела послужить народу и обществу, выучиться на учительницу или акушерку.
Сколько раз мы с ней мечтали о том, как зацветёт наш скромный край, если только
свершится какое-нибудь чудо – построят завод, или дальновидный промышленник
решит осушить Гниловские топи, или некий богач, уроженец этих мест, отпишет в
завещании на благоустройство родного уезда тысяч сто или двести… – Антон
Максимилианович вздохнул, и Тюльпанов живо представил себе картину: несколько
потрёпанный жизнью, но, впрочем, вполне ещё в соку общественный служитель и
скромная, миловидная барышня, да тихие вечера, да старинная усадьба. Тут,
пожалуй, и без романтического увлечения не обошлось.
– И что же? Разбогатев, Варвара Ильинична жертвовать на
благоустройство уезда передумала?
– Не сразу, – ещё горше вздохнул Блинов. –
Сначала уверяла, что ничуть не переменилась. Даже завещание написала: в случае
кончины передаю всё принадлежащее мне состояние на пользу Пахринского общества…
– Ну, это пустая жестикуляция, – усмехнулся
губернский секретарь. – От молодой-то девицы.
Председатель коротко оглянулся на московского гостя.
– Э-э нет, милейший Анисий Питиримович, вовсе не
пустая. Ведь Варвара Ильинична в чахотке. Она всегда пребывала в убеждении, что
окончит свои дни молодой. Отсюда и жертвенность, отсюда и бескорыстие. Но тут,
ясное дело, налетели стервятники. Папахин Егор Иваныч уж не тридцать тысяч,
много больше за имение предложил. А татарин-застройщик Махметшин, который хочет
в баскаковских рощах кумысолечебницу устроить, ещё вдвое против Папахина.
Закружили Варваре Ильиничне голову – мол, от чахотки нынче в Швейцарии
вылечивают, да про Париж ей, да про Ментону… Так я в нон граты и угодил.
Дороги уже почти и не видно было – одни глухие стенки кустов
с обеих сторон, а в прорези меж верхушек высоких сосен мигала звёздами чёрная
полоска неба.
Лошадь вдруг зафыркала, стала приседать на задние ноги, а у
Анисия зашлось сердце. Впереди на обочине стоял Некто – весь белый, узкий,
высоченный и издавал тонкие, душемутительные звуки. Точь-в-точь злой
ведун-бабай, которым в детстве пугала матушка: ухватит неслуха за вихор, да в
мешок, да к чертям на полянку.
Антон Максимилианович придержал поводья, затпрукал,
успокаивая оробевшую лошадь.
– Владимир Иванович, вы? Из Ольховки?
Тут Некто заунывные звуки издавать прекратил и пришёл в движение.
Оказалось, что никакой это не бабай, а очень длинный и тощий мужик в белой
рубахе навыпуск, плисовых портках и лаптях. Лунный свет упал ему на лицо, и
стало видно бородатое лицо с впалыми щеками, тёмные ямы глубоко запавших глаз и
тонкую дудочку в руке.
– Доброго вечера, Антон Максимилианович, – сказал
мужик мягким, приятным голосом, а Тюльпанову просто слегка поклонился – да не
по-народному, а самым что ни на есть салонным образом. – Угадали. Ходил в
Ольховку к старушкам, местные присказки записывать. Свирельку приобрёл.
Удивительный тембр, не находите?
– Да, противный, – согласился председатель. –
Вот, Анисий Питиримович, рекомендую. Владимир Иванович Петров, истинно русский
человек и знаток устного народного творчества. Кроме фольклора и крестьянских
ремёсел ничем на свете не интересуется. Прибыл к нам из самого Петербурга, а
квартирует как раз в Баскаковке – тут, собственно, больше и негде. Встреча
кстати – будет вам провожатый. А это господин Тюльпанов, чиновник
генерал-губернаторской канцелярии. Прислан разбираться в известной вам истории.
Выходило, что всем, положительно всем, даже этому игроку на
дудке, про историю известно!
С Блиновым распрощались здесь же, потому что петербургский
учёный повёл Анисия короткой дорогой через чащу. В отличие от словоохотливого
земца этнограф был молчалив, на спутника не оборачивался и только время от
времени выдувал из своей пищалки тоскливые и, как казалось Тюльпанову,
недоброжелательные трели.
Минут пять молодой человек потерпел – не завяжется ли беседа
естественным путём: про местных жителей там или хотя бы про пахринский
фольклор, неважно – лишь бы начать. Не дождался. Тогда положил почин сам.
