– Понимаете, тут, с одной стороны, конечно, случайное
совпадение. Я легенду про конец Баскаковых хозяйке и гостям рассказал, а через
несколько дней, когда печальная весть с Памира пришла, стало ясно, что род и в
самом деле пресекается. Известие о гибели сына чуть не свело Софью
Константиновну в могилу – сердце у ней надорвалось. Пролежала она сутки без
памяти, хотела умереть, но не умерла. На второй день стала подниматься, на
третий уже могла в сад выходить, гуляла там одна до ночи, плакала. В саду её и
нашли – приказчик Крашенинников и его дочка. Говорят, Баскакова лежала на земле
и лицо у ней было просто ужасное: рот разинут, глаза из орбит вылезли. Пока в
дом несли, успела только повторить два раза «Скарпея, Скарпея» – и отошла.
Согласно медицинскому заключению, скончалась она от совершенно естественных
причин – сердечный приступ, а всё-таки, согласитесь, жутковато. Когда по роду
занятий коллекционируешь легенды про ведьм, русалок и прочую нечистую силу,
начинаешь понимать, что все это не просто суеверие. Как говорится, нет дыма без
огня… На свете и в самом деле есть многое, о чём наши мудрецы не имеют ни
малейшего понятия…
Владимир Иванович смешался, очевидно, устыдившись этого
непросвещённого суждения, а Тюльпанов сосредоточенно задвигал бровями,
стимулируя умственный процесс – от этой экзерциции оттопыренные уши Анисия
заходили туда-сюда. Петров, засмотревшись на ушное шевеление губернского
секретаря, чуть не споткнулся.
Заключение у Тюльпанова образовалось само собой:
– Никакой мистики в этой истории нет. Увидела Баскакова
какую-нибудь упавшую ветку или, может, садовый шланг, вспомнила предание и
вдруг сообразила, что она-то и есть последняя в роду. Испугалась, что это за
ней змея приползла. Ну, тут больные нервы, надорванное сердце, вот и
преставилась, царствие ей небесное. Обычное дело, и расследовать нечего.
Петров споткнулся-таки на ровном месте, ухватился за ствол
осинки.
– А как же след? – спросил он, озадаченно глядя на
губернского секретаря.
– Какой след?
– Разве вам господин Блинов не сказал? Видно, не успел.
Или не захотел – он ведь, у нас материалист. В тот вечер дождь был. Так на
дорожке, где Софью Константиновну нашли, на грязи след остался – будто некое
пресмыкающееся огромного размера проползло. – Владимир Иванович покосился
на отвисшую анисиеву челюсть и вздохнул. – В том-то и штука. Из-за этого и
слухи, из-за этого и шатание. Крашенинников вокруг того места колышки вбил и
навес натянул, чтоб след сохранить. Так что сами сможете удостовериться.
II
Удостоверился. По ночному времени видно, конечно, было
неважно, но когда баскаковский, приказчик поднял натянутую на колышки парусину
и посветил масляной лампой, Тюльпанов узрел явственную извилистую полосу, будто
кто-то прочертил по грязи изрядной толщины поленом…
Впрочем, начать лучше не с этого.
Баскаковка предстала перед взором Тюльпанова неожиданно и,
видно, из-за этой внезапности произвела на него не совсем обыкновенное
впечатление.
Шагавший впереди этнограф вдруг раздвинул ветки, и за
неплотно сомкнутым каре деревьев проступило старинное белое строение, все окна
которого светились мягким светом. От этого дом показался Анисию удивительно
похожим на бумажный японский фонарик вроде тех, что висели в кабинете у Эраста
Петровича. Из иллюминации следовало, что в Баскаковке рано не ложились. Да,
собственно, не такая ещё была и ночь – всего лишь одиннадцатый час.
Хозяйка кивнула Петрову как своему, а визиту незваного гостя
совсем не удивилась. Анисию подумалось, что от невероятных метаморфоз,
приключившихся за последний месяц, новоиспечённая миллионщица вообще несколько
онемела душой и разучилась чему-либо удивляться.
Во всяком случае, когда Тюльпанов представился и объяснил,
что прислан из Москвы разбираться в обстоятельствах кончины помещицы
Баскаковой, Варвара Ильинична сказала только:
– Что ж, присланы – разбирайтесь. Самсон Степанович
отведёт вас в гостевую комнату, оставьте там саквояж и милости прошу на веранду
– мы чай пьём.
Строгий пожилой мужчина в поддёвке и сапогах, которого
хозяйка назвала Самсоном Степановичем, и был тот самый приказчик Крашенинников,
поэтому первым делом Анисий велел показать таинственный след.
Ну посмотрел, и что с того? Даже присел на корточки и
потрогал пальцем засохшие, потрескавшиеся края неглубокой борозды, но в
следственном смысле ясности от этого не прибавилось. Понятно было лишь, что
никакая из исконных российских гадин этакого фиорда, если не сказать каньона,
за собой не оставит.
– Что думаете про это удивительное явление,
Крашенинников? – спросил Тюльпанов, глядя на приказчика снизу вверх.
Тот стоял над присевшим чиновником, поглаживал длинную
русскую бороду, смотрел хмуро. Ответил не сразу и с явной неохотой:
– А что тут думать. Прополз кто-то. Толщиной с вашу
лодыжку будет, если не с ляжку. Сами видите.
– Что ж, – весело сказал Анисий,
поднимаясь. – Приметы волшебной Скарпеи установлены: толщиной с ляжку
губернского секретаря Тюльпанова. Можно объявлять во всероссийский розыск.
Ладно, Самсон Степаныч, идёмте. Что там у вас к чаю подают?
К чаю подавали отнюдь не скромные сухарики, помянутые
земским председателем, а такие расчудесные вкусности, что Анисий, большой
охотник до сладкого, на время даже позабыл о деле – отведал и абрикосовых
пастилок, и белого швейцарского шоколада (он на Кузнецком по полтора рубля
плитка), и оранжерейного ананаса, и ревельских цукатов. Это замечательное
изобилие столь мало соответствовало ветхой мебели и аккуратной штопке на
скатерти, что Тюльпанов при помощи дедукции легко вычислил финансовые
обстоятельства новой владелицы поместья. Хоть она теперь и богачка, но пока
более в перспективе, нежели в действительности, ведь участки ещё не проданы и
миллионы не получены. Тем не менее, в предвидении грядущих золотых рек имеет
щедрый кредит от местных толстосумов, каковым и пользуется в своё удовольствие.
Двое из числа вероятных кредиторов, Папахин и Махметшин,
сидели тут же, возле самовара.
