Первый, щуря острые, смешливые глазки, пил чай из блюдца, да
ещё с прихлёбом. При этом одет был в отличный костюм английского твида, в
галстуке посверкивала жемчужина, а холёные пальцы, которыми Егор Иванович
подносил к красным губам кусочек сахара, явно не привыкли к низменному труду.
Правда, когда деловой человек, жестикулируя, раскрыл правую ладонь,
наблюдательный Анисий разглядел на ней мозоль, но тут же определил её
происхождение как след приверженности к новомодной британской игре лаун-теннис.
Отсюда следовало, что вприкуску и с прихлёбом Папахин пьёт не от варварства, а
со смыслом и даже, пожалуй, с вызовом: мол, не взыщите, мы не белой кости, не
голубой крови, из простых. Потому и волосы в кружок стрижены, и борода веником.
В общем, характерный господин.
Второй из местных тузов, которого губернскому секретарю
представили как Рафика Абдуррахмановича, смотрелся ещё импозантней: в чёрном
сюртуке, белейшей сорочке с шёлковым галстуком, но при этом в туго скрученной
чалме, очень шедшей к надменному скуластому лицу. По ироническому обращению
«хаджи», которым Егор Иванович именовал конкурента, по неоднократному поминанию
священного магометанского города Мекка губернский секретарь вычислил, что Рафик
Абдуррахманович не столь давно совершил паломничество на Восток, чем несомненно
и объяснялась увенчанность чалмой.
А вот хозяйка Тюльпанова расстроила. В прихожей, когда
встречала, он её толком не рассмотрел, темно было. Теперь же, под абажуром,
стало видно, что Варвара Ильинична нехороша: кожа тусклая, волосы жидкие, да
ещё пучком, а лицо какое-то странно маленькое и немножко бугристое. По правде
сказать, слушая в дрожках рассказ председателя, Анисий воображал себе совсем
иную картину. Ему представлялась бледная, но интересная собой девица с
беззащитными и испуганными глазами, которая совсем потерялась от драматического
зигзага судьбы. Ждёт-не дождётся витязя-избавителя, чтобы взял её под охрану,
успокоил и спас. А она ему за это отплатит сердечной благодарностью, горячей
любовью, которая у чахоточных барышень, говорят, особенно жгуча – ну и, само
собой, парой миллионов приданого.
Про приданое Анисию примечталось, когда они с Петровым шли
тёмной аллеей к дому. Сейчас же, разглядывая Варвару Ильиничну, губернский
секретарь думал: миллионы, конечно, штука хорошая, но ведь в Ментону придётся
ехать, со службы уходить. Глупо при этаком богатстве за пятидесятирублёвое
жалованье подмётки стаптывать. А без шефа Эраста Петровича, без круглолицего
мучителя Масы, пожалуй, запьёшь со скуки. Ну его к лешему, богатство.
Наевшись сладостей и решив проблему с миллионами, Тюльпанов
приступил к расследованию.
– А что ж другие гости, разъехались? – спросил он,
показав на пустые чашки и скомканные салфетки.
– У нас в деревне ложатся рано, – ответила хозяйка
с пренебрежительной усмешкой. – Торты с пирожными съели, на меня
попялились, чтоб было о чём судачить, да домой, на боковую. Теперь уж спят,
поди! Помещики, господин Тюльпанов, народец скучный. Хорошо, Рафик
Абдуррахманович и мистер Папахин не забывают, а то сидела бы за самоваром в
одиночестве. Владимир Иванович не в счёт. Он оживляется, только когда про
старину рассказывает.
Учёный этнограф и в самом деле засел в уголке с чашкой чаю и
уткнулся в пухлый кожаный блокнот. Прямо над фольклористом висела та самая
икона, про которую Анисий уже слышал: святой старец (тощий, как Владимир
Иванович, и с такою же бородой, только в руке не блокнот, а божественная
книга), и перед ним – пятнистый змей в сияющем венце.
Очень не понравилось Анисию, как Варвара Ильинична про
местных помещиков высказалась. Давно ли ты, голубушка, тут в приживалках
состояла, подумал он, а теперь от соседей нос воротишь? И захотелось молодому
человеку сказать резкость.
– А приказчик ваш, Самсон Степанович? Что ж вы его к
чаю не приглашаете? Званием не вышел?
Варвара Ильинична, которую этот выпад должен был бы устыдить
(давно ли о народном благе прекраснодушничала?), нисколько не стушевалась, а
наоборот фыркнула.
– Да он ни за что не сядет. Тут особенный гонор,
уничижение паче гордости. Крашенинниковы при Баскаковых чуть не сто лет
состоят. За господский стол сесть – это всё равно что на Церковном алтаре
колбасу резать. И потом, я для Самсон Степаныча кто? Выскочка, кукушкино племя.
Он тут мне знаете про что толковал?
Хозяйка засмеялась, да неудачно: смех перешёл в кашель –
сухой, судорожный, смотреть тягостно. Вытерев платком глаза и отдышавшись,
Варвара Ильинична продолжила, как ни в чём не бывало:
– Он у нас читатель старинных книг, церковный староста.
Хочет, чтоб я все наследство на возведение храма в память святого Панкратия и рода
Баскаковых потратила. А сама в монастырь ушла, за баскаковские грехи бога
молить. Каково, а?
И снова засмеялась, уже без кашля, но всё равно как-то
надсадно, без веселья.
– Крашенинников живёт в доме? – спросил Анисий,
мысленно прикидывая, не присмотреться ли для начала к приказчику.
– Нет, что вы. У него домик в саду. И ещё сторожка на
берегу пруда, именуемая «кабинетом». Там Самсон Степаныч уединяется для чтения
богоугодных книг, и тогда тревожить его ни-ни. Даже дочке в «кабинет» ходу нет.
Самсон Степаныч вдовец, с дочерью живёт, – добавила хозяйка в
пояснение. – Милая девушка, настоящая русская красавица.
«Мистер Папахин» оживился.
– М-да, дочка у Крашенинникова истинный бутон. Жаль,
пропадёт зазря с таким папашей. Серегин к ней сватался, здешний конторщик, так
получил от ворот аперкот. – Егор Иванович махнул кулаком как в
боксе. – Самсон Степаныч дочку замуж не отпустит, так и продержит в девках
до перезрелости, а после куда ей – разве в монахини. Эх, её б принарядить, да
кой-чему обучить, да в Париж на выставку свозить, то-то расцвела бы!
Судя по этой реплике, тон между хозяйкой и Папахиным был
принят вольный. Хотя слова «кой-чему обучить» промышленник сопроводил
выразительным подмигиванием, Варвара Ильинична не рассердилась и реприманда не
сделала – даже улыбнулась. Анисий приметил и эту детальку.
Пора было переходить к главному.
– Мне тут довелось выслушать два противуположных
воззрения на грустное событие, произошедшее месяц назад. – Анисий
деликатно покосился на хозяйку – не помрачнеет ли от упоминания о неприятном.
Ничего, не помрачнела. – Господин Блинов придерживается убеждения, что
ничего сверхъестественного в этой истории нет, а слух о вещей Скарпее объявляет
пустым суеверием…
