– И ему не нужно. Слаб человек. – Богослов поднял
палец, давая понять, что уж кто-кто, а он людскую природу знает. –
Сказано: не вводи во искушение. Лучше попросите у начальника путевую книгу и
посмотрите, кто в нашем купе за последний месяц ездил. Пускай вам списочек
сделают. А опросом этих лиц займётся полиция.
– Хорошо. Так и с-сделаю, – вздохнул Фандорин.
– Истинно благородно, по-христиански поступите. Не то
что наш драгоценный отец проректор, который, представьте себе, вызывает меня и
говорит, – вернулся к своему тягучему повествованию приват-доцент.
Чаепитие в Бристоле
Игра «футбол», о которой Фандорин столько слышал от знакомых
британцев, оказалась ужасной дрянью. Не спорт, а какая-то классовая борьба:
толпа людей в красных джерси кидается на толпу людей в белых джерси, и было б
из-за чего, а то из-за надутого куска свиной кожи. Настоящее спортивное состязание,
будь то бокс, лаун-теннис или велосипедная гонка, является преемником
рыцарского турнира. В футболе же двое или трое запросто нападали на одного.
Какая уж тут рыцарственность! И зрители соответствующие. Орут, жестикулируют,
вскакивают на скамейки. Будто не англичане, а какие-то папуасы.
Оставшись в глубоком убеждении, что у этой забавы нет
будущего, Эраст Петрович ушёл со стадиона, так и не выяснив, попадёт ли местная
команда в какую-то Западную Лигу, кого бы сия последняя ни объединяла.
На самом деле беглого московского чиновника расстроило не
состязание, а чувство абсолютного, глухого одиночества, охватившее его среди
этого многолюдного скопища.
Разумеется, он привык существовать сам по себе, но тут
сошлось одно к одному: чужая страна, незнакомый город, крах всего прежнего
жизнеустройства, полная неясность будущего, да ещё унизительное безденежье –
состояние, от которого Фандорин давным-давно отвык.
Власти грубить не надо, вот что. Особенно если живёшь в
России. Ещё два месяца назад был влиятельной персоной, без пяти минут
московским обер-полицеймейстером, а теперь не поймёшь кто. В тридцать пять лет
изволь начинать все заново.
Что новую жизнь следует начинать в Новом Свете,
подразумевалось как-то само собой. Где ж ещё? Но сначала до Америки нужно было
добраться.
Пока что опальный статский советник торчал в Бристоле,
откуда в Нью-Йорк ходили корабли пароходной компании «Сити-лайн», и уже третью
неделю дожидался своего слугу-японца.
Из Первопрестольной пришлось уносить ноги в один день, не
дожидаясь ответа на прошение об отставке. Жалования и наградных более не будет,
капиталов на службе Эраст Петрович не нажил, из имущества же владел лишь
небольшим домом на Малой Никитской – его-то и должен был продать Маса. Денег
хватит на пару лет, а за это время можно выучиться новой профессии. Например,
инженерной.
Другой, более простой путь к финансовой независимости лежал
через Висбаден или Монте-Карло. Фандорину с его феноменальной везучестью к
любым games of chance
[6]
, вероятно, хватило бы одного дня у
рулеточного стола, чтобы навсегда избавиться от забот о хлебе насущном. Мешало
чувство, что это будет нечестно. К своему непонятному дару Эраст Петрович
привык относиться с некоторой стыдливостью, без крайней необходимости старался
его не использовать и уж во всяком случае не имел намерения поступать к Фортуне
в альфонсы.
Ну а коли так, приходилось ездить на конке, курить по
полсигары в день и жить не в «Ройял-отеле», а снимать комнату с завтраком и
чаем за фунт, два шиллинга и шесть пенсов в неделю.
Район, правда, был очень приличный – собственно, лучший в
городе. Расположенный на холме, он весь состоял из особняков, в архитектурном
смысле пресноватых, но зато окружённых чудесными садами. Через неделю бывшего
статского советника уже тошнило от прогулок по ухоженным паркам и от лицезрения
единственной туземной достопримечательности – стосаженного подвесного моста
через реку Эйвон.
Было начало апреля. На деревьях поблёскивали новорождённые
листочки, газоны сияли невыносимо зелёной травой, а Эраст Петрович расхаживал
среди этого великолепия с совершенно ноябрьским выражением лица.
Единственной отдушиной для изгнанника были ежевечерние
чаепития с квартирной хозяйкой мисс Палмер.
А ведь при первом знакомстве она показалась ему совершенно
выжившей из ума.
Дверь открыла сухонькая, фарфоровая старушенция. Услышав,
что посетитель явился по объявлению в «Вестерн дейли пресс», поправила очочки,
поглядела на высокого брюнета бледно-голубыми глазками и осторожно спросила:
– Играете ли вы, сэр, на губной гармошке?
Фандорин, уже привыкший к английским чудачествам, покачал
головой. Тогда пожилая леди задала второй вопрос:
– Но вы, должно быть, участвовали в обороне Хартума?
Откашлявшись, чтобы подавить раздражение (всё-таки дама),
Эраст Петрович сдержанно заметил:
– Если вы сдаёте комнату только защитникам Х-Хартума,
играющим на губной гармошке, следовало бы указать это в объявлении.
Он так и знал, что визит закончится впустую. Фандорину уже
дважды отказывали, узнав, что он иностранец, а те дома были попроще этого – с
собственным парком и гербом на кованых воротах: массивный медведь под графской
коронеткой. Нечего было и карабкаться в этот аристократический Клифтон.
– Добро пожаловать, сэр, – сказала старушка,
пропуская его в прихожую. – Вы, я полагаю, из России? Я сразу должна была
понять. Офицер или военный чиновник?
До сего момента Эраст Петрович пребывал в уверенности, что
изъясняется на английском без акцента, и расстроился.
– Вы это поняли по произношению?
– Нет, сэр. По выражению лица и осанке. Видите ли, я
была сестрой милосердия под Севастополем и видела немало ваших
соотечественников. Один пленный капитан даже был ко мне неравнодушен. Это
несомненно объяснялось тем, что рядом не было других женщин, – скромно
добавила она. – В любом случае, его ухаживания не имели последствий.
Увядшие щёчки квартирной хозяйки слегка порозовели от
воспоминания, и, благодаря безымянному капитану, который сорок лет назад
пофлиртовал с англичанкой, Фандорин наконец обрёл кров.
– Я занимаю в особняке лорда Беркли только этот
маленький флигель, здесь даже нет кладовки. Но ведь у вас багажа мало? –
вновь угадала старушка.
