Однако Эраст Петрович и не думал отступать. Напротив, он
сделал шаг навстречу и поступил с инвалидом не по-джентльменски: из правого
рукава кимоно вылетела тонкая стальная цепочка с крюком на конце, обвилась
вокруг деревяшки, заменявшей Сильвестеру ногу, рывок – и сторож грохнулся на
спину. Фандорин наступил на руку, сжимавшую нож, а второй ногой нанёс
несостоявшемуся убийце три-четыре несильных, но точно выверенных удара,
произведших самое благотворное действие: злобный калека перестал изрыгать
ругательства и, как пишут в старых романах, совершенно умирился нравом.
– Друг мой, – мягко сказал ему Эраст
Петрович. – У меня есть к вам несколько в-вопросов.
Десять минут спустя над бамбуковой оградой взметнулась
белая, посверкивающая серебром фигура – это вице-консул перемахнул через
перекладину, делившую кладбище на две половины, и оказался на монастырской
земле.
Там он повёл себя малопонятным, даже интригующим образом.
По-прежнему нисколько не таясь и, словно нарочно,
передвигаясь все больше по освещённым луной местам, Эраст Петрович прямиком
отправился к колодцу и отмерил расстояние, отделявшее монастырский источник
водоснабжения от пепелища, что осталось на месте Мэйтановой кельи.
Затем точно таким же манером измерил дистанцию от павильона
до сточной канавы и у сей последней задержался: поковырял палочкой почву,
зачем-то насыпал немного в мешочек. Удовлетворённо сам себе кивнул.
После этого вернулся к месту, где Сигумо умертвил свою
несчастную жертву, но никаких действий там производить не стал, а просто сел на
траву и принялся чего-то ждать, время от времени поглядывая на карманные часы.
Прошло пять минут, десять, двадцать. Миновала полночь,
объявив о себе глухими ударами церковного колокола, донёсшимися с дальнего
конца Иностранного кладбища.
На поляне ровным счётом ничего не происходило. Кроме, пожалуй,
одного: вице-консула явно начинало клонить в сон. Он несколько раз зевнул,
прикрывая рот ладонью. Голова опустилась на грудь. Эраст Петрович вскинулся,
потёр глаза, но минуту спустя опять заклевал носом – похоже, дремота
становилась необоримой. Подбородок снова коснулся груди и больше уж не
поднялся. Дыхание коллежского асессора сделалось глубоким и ровным.
Где-то на дереве громко заухала ночная птица, но Фандорин не
проснулся. Не разбудила его и букашка, предпринявшая рискованное восхождение с
ворота кимоно на волевой подбородок, а оттуда на щёку и высокий лоб Эраста
Петровича.
Но стоило в ближних зарослях чему-то хрустнуть – совсем
негромко, как вице-консул немедленно пробудился. Вскочил, в несколько
стремительных прыжков преодолел расстояние, отделявшее его от кустов. Раздвинул
ветки и обмер.
На суку старой узловатой яблони висела плетёная торба, в
которой, слегка покачиваясь, сидела Эми Тэрада и смотрела на коллежского
асессора широко раскрытыми, мерцающими глазами.
Эта зловещая картина заставила Фандорина, человека не
робкого десятка, содрогнуться.
– Вы?! – воскликнул он. – Вы?!
Пигалица не ответила, лишь гневно оскалила белые зубки.
Коллежский асессор шагнул вперёд и протянул руку, чтобы
снять корзинку с ветви, но не успел – сверху ему на голову обрушился удар
чудовищной силы, и Эраст Петрович без чувств повалился на траву.
Очнулся он от ноющей боли в темени, которая при этом была не
лишена своеобразной приятности. Прежде чем открыть глаза, Фандорин попытался
разобраться в природе этого странного ощущения – и разобрался. Резь смягчали и
компенсировали два обстоятельства: холод и тепло. Причём холодом обволакивало
самый источник боли, что лишало её остроты, а тепло шло снизу, от затылка и
шеи.
И лишь в следующее мгновение, разлепив тяжёлые веки,
коллежский асессор понял, что лежит на траве, в том же месте, где упал. Его
голова покоится на коленях у сидящей Сатоко и обвязана мокрой холодной тканью.
Осторожно коснувшись пальцами темени, вице-консул обнаружил там изрядную шишку
и наконец всё вспомнил.
«Что со мной случилось?» – хотел он спросить, но вдова
Мэйтана нарушила молчание первой.
– Мне не спалось. Опять. Каждую ночь не могу уснуть,
всё тянет к этому проклятому месту. Я пришла. Увидела на траве белое. Сначала
подумала, вернулся муж. Но это были вы. Что с вами стряслось? На вас напал
Сигумо?
Поняв, что Сатоко на его вопрос не ответит, Эраст Петрович
сел, а потом и поднялся на ноги. Он понемногу приходил в себя. Ушиб, но
сотрясения, кажется, нет, поставил он диагноз самому себе и о шишке больше не
думал. Череп у дипломата был крепкий.
Приблизившись к яблоне, на которой давеча висела Эми Тэрада,
коллежский асессор внимательно рассмотрел сук, но никаких следов не обнаружил.
Ветка была толстая, покрытая грубой корой. Ни царапины, ни примятых листьев.
– Вы перевязали мне голову… – сказал он,
вернувшись к Сатоко. – Как это странно…
– Что странно?
– Всё. Здесь всё странно. Разумеется, никакой
чертовщины, но очень уж по-японски…
– Никакой чертовщины? – переспросила она.
Фандорин сел на траву напротив Сатоко и заговорил с ней
доверительным тоном, как с доброй знакомой, каковой вдова бывшего сослуживца,
собственно, и являлась.
– Собаки у сточной канавы. Это раз. Ледяная вода в
бочке. Это два.
– Что это значит? – напряжённо сдвинула брови
Сатоко.
– Послушника Араки удивило необычное поведение
б-бродячих псов, которые сгрудились у сточной канавы и были очень возбуждены. Я
сразу заподозрил, что туда слили кровь убитого. Уверен, что анализ почвы это
подтвердит. – Эраст Петрович достал из широкого рукава маленький
мешочек. – Если так, то, значит, никакого оборотня не было. И второе:
Араки сказал, что вода в бочке была ледяной. Он вышел в сад на рассвете, то
есть примерно через четыре часа после смерти Мэйтана. За это время вода до такой
степени не остыла бы. Уж во всяком случае она не стала бы ледяной – сейчас
лето, ночи тёплые. Кто-то выпустил у Мэйтана всю кровь, потом вычерпал
замутнённую воду и вылил её в сточную канаву, а взамен из колодца принёс свежей
воды, холодной. Мне оставалось лишь установить, кто это сделал.
– Тот, кто ударил вас? – показала Сатоко на
перевязанную голову вице-консула. – Но ведь вы не видели этого человека.
