Старый Корк Каллиган начинал простым погонщиком, водившим
стада из Техаса на север. Потом обзавёлся собственным ранчо. Нашёл золото в
горной долине, выкупил её у индейцев и назвал Дрим-вэлли, то есть Долина Мечты.
Однако месторождение быстро иссякло. Несколько лет спустя богатую жилу
обнаружили неподалёку, в Чёрных Горах. Корк понял, что поставил не на ту
лошадь, и потерял к Дрим-вэлли всякий интерес. С тех пор он верит только в
«рогатое золото», которое сделало его богатейшим скототорговцем во всей округе.
У старика три взрослых сына, и каждый при деле. Старший собирает коровьи гурты
в Техасе; средний управляет бойней в Чикаго; младший строит консервный завод в
Миннеаполисе. Каллиганы задумали прибрать к рукам всю мясопромышленную цепочку,
от пастбища до магазинного прилавка.
Что ещё рассказывал полковник?
Для осуществления своего честолюбивого проекта Корк занял
много денег в банке, очень нуждается в капитале, из-за чего, по мнению Стара, и
требует за Дрим-вэлли такие несусветные деньги.
А про дочку Маврикий Христофорович не говорил ни слова –
пока не увидел её перед отелем «Маджестик».
Мисс Каллиган болтала без умолку. Задавала вопросы, сама же на
них отвечала, ничуть не смущалась немногословностью собеседника.
– А вы заика, да? Какая жалость! Такой импозантный
мужчина! Это у вас с рождения? У нас один парень, Сэмми как его дальше, забыла,
тоже стал заикой, когда его мустанг копытом ударил. И девчонка одна в пансионе.
Ну это уж я виновата. Ночью завернулась в простыню, в кувшин медный завыла:
у-у-у! Сюзи Шортфилд, жуткая дура, так перепугалась, что потом только бее-бее,
а сказать ничего не может. Умора! Её старик хотел на моего папу в суд подавать.
Мистер Фэндорин, вы в тюрьме когда-нибудь сидели?
Кто такая Эшлин Каллиган по нашим, русским понятиям,
размышлял Фандорин, вежливо кивая. Дочь купца-скоробогатея, какого-нибудь
сибирского мужика, наторговавшего на пушнине или китайском чае миллион. Чему-то
где-то поучилась – немножко на фортепьянах, немножко по-французски, но дома все
равно царят дикость и первобытные нравы. Из таких вот нуворишеских дочек
получаются первоклассные авантюристки и разбивательницы сердец. Потому что
психологических табу у них нет, деликатных манер тем паче, лишь острый инстинкт
да жадность до новых впечатлений. Приедет этакая вот жемчужина завоёвывать
Москву или Питер с мешком папашиных денег, и если хороша собой, то учинит
вокруг себя вавилонское столпотворение.
В какие-нибудь полчаса мисс Эшлин успела поведать спутнику
всю свою двадцатилетнюю жизнь: про лошадей и коров; про самое яркое
воспоминание детства – набег индейцев-шошонов; про ужасный год в вашингтонском
пансионе; снова про лошадей; снова про коров.
Можно было бы отнестись к этой стрекотунье как к милому
ребёнку, если б не кое-какие особенности её поведения.
Хоть механический веер и обдувал внутренность кареты
приятным ветерком, барышня объявила, что умирает от духоты, расстегнула
пуговки, и в разрезе платья, подпёртые лифом, закачались два совсем недетских
полушария. Ещё четверть часа спустя у Эшлин затекли ноги. Она сняла ботинки и
пристроила ступни на диван, рядом с Эрастом Петровичем.
Вывод получался следующий. Юная кошечка уже почувствовала
свою женскую силу и с энтузиазмом испытывает её на всяком мало-мальски
привлекательном мужчине – оттачивает зубки и коготки. Принимать это кокетство
всерьёз ни в коем случае нельзя.
Маса, примостившийся на передок к кучеру, раза два высовывал
свой приплюснутый нос из-за бархатной портьеры за спиной мисс Эшлин. Закатывал
глаза к небу, многозначительно мигал в сторону алькова, но Эраст Петрович в
ответ лишь грозно хмурил брови.
Что греха таить, бесхитростные манёвры вайомингской
красавицы не оставили путешественника равнодушным. Заглядывать в недра
расстёгнутого платья он, конечно, себе не позволял, но однажды, сделав вид,
будто достаёт из кармана часы, скосил глаза вниз, на ножки мисс Каллиган.
Оказалось, что щиколотки чрезвычайно стройные, а чулки чёрные, в сеточку,
опять-таки исключительно недетского фасона.
– Смотрите-ка, г-горы! – воскликнул Фандорин и
стал смотреть в окно. – Как к-красиво!
Пейзаж, действительно, был фантастически хорош. Небо чуть не
поминутно меняло цвет, будто экспериментировало с окраской. Ну ладно ещё
бирюзовая. Но топазовая! Но изумрудная! Вдали виднелись такие же разноцветные
скалы, самой причудливой формы. В правом окне горизонт топорщился зелёными
горами, а в левом был закруглён, и степь казалась златотканым платком,
наброшенным на темя Земли.
– Да, травы в этом году исключительные, –
согласилась Эшлин. – У нас лонгхорны-однолетки за сезон набрали стоуна по
полтора, честное слово. А в горных долинах травы вымахали вообще вот посюда.
Она приложила руку к бюсту, что давало собеседнику законное
основание обратить взор к этому во всех смыслах выдающемуся предмету, но Эраст
Петрович проявил силу воли и не поддался.
Наоборот, услышав слово «долина», решил, что хватит
глупостей. Пора завести разговор о деле.
– К-кстати о долинах. Я, собственно, держу путь в одну
из них. Она называется Дрим-вэлли.
Он ждал, что мисс Каллиган спросит его о цели поездки, и,
чтобы упредить вопрос, пояснил:
– Там живут переселенцы из России, мои
соотечественники…
– А я думала, вы англичанин, – по-западному,
нараспев протянула Эшлин. – Больно чудно по-английски говорите. Будто
картонку ножницами режете. У вас в Дрим-вэлли родственники, да?
И, по своему обыкновению не, дождавшись ответа, с гордостью
сообщила:
– Между прочим, долина принадлежит мне.
– Вы хотите сказать, вашему отцу?
– Нет, мне. Папа сказал, что это моё приданое. Ты,
говорит, моя dream-girl, поэтому получаешь Dream Valley. – Барышня
скривила сочные губки. – Мог бы расщедриться на что-нибудь посущественней.
Ранчо, скот, ценные бумаги – это всё достанется братьям. Я понимаю: отдал
дочери – оторвал от семейного бизнеса. Но что прикажете делать с этой горной
дырой?
– П-продать. Если, конечно, найдётся покупатель, –
осторожно сказал Фандорин.
Девушка неожиданно прыснула.
– А хитрюга из вас паршивый. Сами едете на карете
мистера Стара, да ещё в Дрим-вэлли, а прикидываетесь. Будто не знаете, что
полковник хочет купить долину для ваших родичей за десять тысяч олешков.
– Каких ещё «олешков»? – удивился Эраст Петрович
непонятному слову «bucks»
[15]
.
