Несколько некрашеных столов с грубыми стульями. Пол покрыт
опилками. На стене висит большое зеркало, но разбитое: ровно посередине дырка.
Из украшений лишь свисающие с потолка связки луковиц и сушёных перцев, да прямо
над стойкой, на отдельной полочке какая-то пыльная банка, в которой плавает
потрёпанный и почерневший кочан маринованной капусты.
Правда, сбоку, за раздвинутой плюшевой портьерой, виднелась
чуть более нарядная комнатка с табличкой «Для леди» – очевидно, та самая, о
которой рассказывала Эшлин Каллиган.
В салуне было почти пусто. Только за одним из столов сидела
и резалась в карты небольшая компания: двое мужчин, одетых попросту – в
клетчатые рубахи и деревенские шляпы, и ещё двое городского вида. Очевидно,
клетчатые были местными, оба при оружии. У одного из сюртучников, когда он
откинулся назад, подмышкой тоже обрисовался красноречивый холмик.
– Сомнительные господа, – прошептал Кузьма
Кузьмич, косясь на играющих.
А Фандорин в ту сторону больше не смотрел – и так увидел
достаточно.
– «Сомнительными» можно назвать тех, кто вызывает
с-сомнение, – сказал он, садясь к накрытому скатертью столу, посередине
которого красовалась пузатая бутылка, но только не вина, а виски. – Здесь
же все совершенно ясно. Вон те двое в манишках, которые называют друг друга
«сэр» и делают вид, будто только что познакомились, шулера. А судя по тому, что
оба вооружены, ещё и б-бретёры. Видите, один выиграл кучу монет, а второму
вроде как не везёт? Местным же отведена роль б-бакланов. Пускай их. Не наше
дело. Рассказывайте, что там у вас в долине происходит.
– Нехорошо, сначала покушать надо. – Луков
обернулся к стойке и замахал. – Плиз, мистер! Окей! Сейчас супчик
принесут, кукурузный. Потом трехфунтовую отбивную. А на сладкое пирог с
патокой. Вы вино-то пейте, пейте. Вот я вам налью.
Эраст Петрович из вежливости съел ложку неаппетитной
похлёбки, поковырял жёсткий бифштекс, кусок пирога разрезал пополам и отодвинул
в сторону. Виски поднёс к губам, поставил обратно. Пойло, которым угостил его
кочегар на паровозе, по сравнению с этим напитком было просто «Дом-Периньоном».
Кузьма Кузьмич тем временем, потирая свои пухлые ручки и
нервно поглядывая на игроков, вполголоса рассказывал про злосчастья бедных
непротивленцев.
– …Люди мы мирные, враги всякого вайоленса, у нас и
оружия нет, даже ворон от огородов одними криками отгоняем. Хозяину земли
мистеру Каллигану (его тут называют cattle baron, то есть по-нашему «скотский
барон»), на нас грех жаловаться. Рент платим исправно, с соседями-селестианцами
стараемся не ссориться, хотя они, правду сказать, мракобесы и хамы, каких свет
не видывал.
– С-селестианцев? – переспросил Фандорин. – А
Маврикий Христофорович говорил про мормонов.
– Они и есть бывшие мормоны. Но поругались со своими и
переселились с Солёного Озера сюда. Celestial Brothers, «Небесные братья» – так
они себя называют. Ну, или попросту селестианцы. Они в самом деле братья:
апостол Мороний, старший, и шестеро младших. У каждого жены, дети.
– Разве мормоны не отказались от многожёнства?
– Мормоны-то отказались, а Мороний и его братья – нет.
Потому и уехали оттуда в самую глушь, где, прости Господи, ни закона, ни
порядка. Ох, и настрадались мы с ними, Эраст Петрович! Пока не догадались нашу
половину долины изгородью отмежевать. Мол, живите у себя, как хотите, а нашу прайваси
не трогайте. Это они, американцы, понимают… Только притёрлись к колпакам этим
(у селестианцев шляпы такие, навроде колпаков, так мы их промеж собой
«колпаками» обзываем), тут новая беда, да в тыщу раз хуже прежней. Три недели
назад началось.
Председатель по-бабьи подпёр щеку, повздыхал и лишь после
этого продолжил свою скорбную повесть.
– Под конец лета, как трава внизу загрубеет, мы овечек
на горных террасах пасём. Тамошняя земля тоже наша, законная. Так и в агрименте
записано. Хорошее место, от обрыва оградой защищено. Вдруг ночью –
трах-бах! – пальба. Да такая, будто война началась. Мы перепугались, по
домам заперлись. Прибегает пастушок, Харитоша. Трясётся весь. Говорит, налетели
из темноты конные, на лицах чёрные платки, и давай стрелять – насилу он ноги
унёс… Утром, набравшись храбрости, поднимаемся – все овцы перебитые лежат.
Только трёх ягнят недосчитались – разбойники с собой забрали. А остальных,
значит, ни для чего, из одного озорства порешили. Сто двадцать голов! –
Кузьма Кузьмич чуть не всхлипнул. – И знак оставили: череп на палке. Мол,
сюда больше не суйтесь, не то убьём… Дальше – хуже. Мало им горной террасы,
позарились на поле, где у нас овёс. Теперь уж среди бела дня, человек пять
нагрянули, при оружии, рожи чёрными платками закрыты. Подожгли овёс, уже совсем
созревший. Скирды спалили. Ригу, которая поблизости стояла, тоже. И опять палку
с черепом воткнули. Овёс – ладно. Но дальше уже ручей, а это вода, скот поить.
Женщины боятся бельё стирать. А главное, теперь что? Если ганфайтеры эти ещё
дальше границу передвинут, нам совсем пропадай.
– К-кто? – спросил Фандорин про незнакомое слово.
– Ганфайтеры. Самые скверные людишки из всех
американцев. Душегубы, по-нашему. Чуть что, палят во все стороны из ружей и
пистолетов… Мы уж и маршалу, исправнику здешнему, жаловались, и в губернию
писали. Всё пустое. Один лишь Маврикий Христофорович обнадёжил. Пришлю, сказал,
хорошего русского человека. Он разберётся.
Луков посмотрел на Эраста Петровича с надеждой, искательно
сказал:
– Желательно бы, конечно, чтоб вы без вайоленса и крови
как-нибудь управились. Но если по-мирному не получится, мы вас не осудим.
– С-спасибо, – скучающе кивнул Фандорин. Дело
по-прежнему казалось ему не стоящим выеденного яйца.
Вдруг Кузьма Кузьмич забеспокоился:
– Постойте, да вы же один. А разбойников этих много.
Вам с ними не справиться!
– Я не один, – успокоил его Эраст Петрович.
Двери салуна качнулись, впустив человека в надвинутой на
глаза шляпе, при двух револьверах и с потухшей сигарой во рту. Кажется, это был
тот самый, что давеча сидел на крыльце «Генерального магазина».
Обернувшись на вошедшего, один из игроков (не сюртучник, а
клетчатый), дружелюбно пробасил:
– Привет, Мел. Ты где пропадал? Уезжал, что ли?
Спросил и спросил, ничего особенного. Но тот, кого назвали
Мелом, проскрипел, не вынимая изо рта окурка:
– Задаёшь много вопросов, Радди. Любопытство вредно для
жизни.
Радди залился краской, рванулся со стула и сделал странное
движение правой рукой – будто хотел почесать себе бедро, но обидчик взглянул на
него, и игрок, шмыгнув носом, сел обратно.
