Дрим-вэлли открылась сразу, без предупреждения. Повернули за
очередной валун скучного серого цвета, и вдруг пространство развернулось, будто
гигантский зелёный веер. Овальная чаша была со всех сторон окружена крутыми, но
невысокими горами, склоны которых густо поросли соснами. Стенки чаши в
нескольких местах прорезаны узкими каньонами, разукрашены серебряными нитями
водопадов, а на дне – жёлтые и оранжевые лоскуты полей, светло-зелёные квадраты
лугов, тёмно-зелёные пятна маленьких рощ. Протяжённость долины от края до края
была, пожалуй, вёрст пять.
– Вот она, матушка, – прочувствованно воскликнул
Луков. – Где рожь и луга – наша половина. Обустроенная, слезами и потом
политая. Рай земной. Луч света в тёмном царстве! А справа, где кукуруза и
пшеница – там селестианцы. Полоску посерёдке видите? Это граница, изгородь.
– Курасиво, – похвалил долину Маса. – Есри
рис посадить, будет есё курасивей. Как зеркаро под сонцем.
От края ущелья начиналась дорога, даже две: вправо вела
кирпичная, влево грунтовая, но зато любовно обсаженная берёзками. Проехали по
ней с четверть часа, и показалась деревянная арка с фанерными буквами:
Collective Farm «Luch Sveta»
[19]
.
– По какому случаю? – насторожился Эраст Петрович,
показывая на цветочные гирлянды и российские флаги, украшавшие сие
архитектурное сооружение.
Он испугался, не затеяли ли коммунары в честь
предполагаемого избавителя какую-нибудь торжественную встречу.
Слава Богу, нет.
– Так ведь праздник сегодня. – Кузьма Кузьмич
сделал приглашающий жест. – В знаменательный день осчастливить изволили.
По нашему русскому стилю нынче 26 августа, День Бородина. Будет пир, песни с
танцами. А как же иначе? Триумф русского оружия.
И действительно, ветерок донёс издали звуки музыки: труб,
гармоники, скрипки. Кажется, исполнялся марш Преображенского полка –
неожиданный репертуар для эмигрантов и непротивленцев.
Председатель вёл гостей мимо нарядных домов-близнецов, гордо
рассказывая:
– Тут у нас детский огород, где малюток воспитывают.
Все деточки вместе, как редисочки на грядке, потому и огород. Семейной тирании
нет, полное равенство. Сколько взрослых – столько и родителей. Вон там школа, у
нас мальчики и девочки вместе учатся. Тут правление. Два общежития для мужчин.
Из-за большого здания с вывеской «Дом досуга» раздалось
пение. Хор, в котором можно было различить мужские, женские и детские голоса,
очень стройно выводил «Дубинушку».
– Наши все на майдане, празднуют, – объяснил
председатель. – Милости прошу. То-то радости будет!
Маса остался рассёдлывать, а Эраст Петрович последовал за
Луковым.
На маленькой площади, за составленными покоем столами сидело
несколько десятков людей, на первый взгляд – обычных русских крестьян, разве
что принарядившихся ради торжественного случая. Бабы в белых и цветных платках,
мужики бородаты и стрижены под скобку. Однако при более внимательном
рассмотрении крестьяне оказались странноватыми. Многие в очках или пенсне, да и
лица преобладали тонкие, непростодушные – признак, по которому на Руси
безошибочно отличают интеллигента, даже если он наденет лапти и поддёвку.
Песня оборвалась на лихом «ухнем!», все оборотились к
председателю и незнакомцу в грязном костюме и ковбойской шляпе.
– Вот, братья и сёстры! Любите, жалуйте! Эраст Петрович
Фандорин, наш, русский. Благодетель Маврикий Христофорович прислал, нам в
защиту и охранение. Присаживайтесь, дорогой гостюшка, к столу. Покушайте с
дороги, отдохните. Евдокеюшка о вас позаботится.
Проворная, переваливающаяся с боку на бок горбунья (судя по
имени, та самая, что наработала много, как их, работочасов) усадила Фандорина в
середину центрального стола и быстро наложила на тарелку пирожков, квашеной
капусты, пельменей, поставила кружку кваса. За годы жизни в изгнании Эраст
Петрович отвык от всех этих чудесных кушаний и едва дождался, пока Евдокия
сольёт ему на руки воды из кувшина. Вытерся льняным расшитым петухами
полотенцем, и тогда уж воздал должное столу.
Тут был и поросёнок с хреном, и холодец, и холодные зелёные
щи, да приготовлено не хуже, чем в приснопамятном тестовском трактире.
Рядом сел Маса, усмотрел в стороне корзинку со своими
любимыми маковыми бубликами, придвинул к себе и слопал сразу штук десять, после
чего откинулся назад и принялся стрелять глазками по лицам женщин.
Их было гораздо меньше, чем мужчин. Старшим лет, наверное,
по пятьдесят, но были и совсем юные.
– Нааа, как хороша! – сказал камердинер
по-японски.
Молоденькую девушку в красном платке Эраст Петрович приметил
ещё раньше Масы. Трудно было не остановить на ней взгляд. Свежее, оживлённое
лицо, заливистый смех, сияющие чёрные глаза – среди постных коммунарок красотка
смотрелась, как яркий цветок на блеклой траве. Слева от неё сидел Луков.
Звонким, далеко разносящимся голосом прелестница
воскликнула:
– Ой, Кузьма, ты не знаешь, что со мной сегодня
случилось! Ужас!
Все обитатели общины, вне зависимости от возраста,
обращались друг к другу по-семейному, на «ты» – это Фандорин уже заметил и
потому не удивился. Поразительно было другое. – реакция Кузьмы Кузьмича.
Он ахнул, схватился за сердце.
– Что такое, Настюшка?! Ты меня не пугай!
Без притворства вскрикнул, искренне.
Румяная Настюшка, смеясь, обернулась к остальным соседям
(вокруг неё сидели одни мужчины):
– Я вам уже тысячу раз рассказывала. Ничего?
Те в один голос стали уверять её, что с удовольствием
послушают историю снова. Ещё бы! Таким голоском, да с этаким личиком она могла
бы хоть таблицу умножения декламировать – восхищение, противоположного пола
было бы обеспечено.
– Я снова их видела, Чёрных Платков!
– Да что ты?! – по-бабьи всплеснул руками
Луков, – Как?! Где?! Они тебе ничего не сделали?!
– Не перебивай. – Девушка капризно шлёпнула
председателя по руке. – Ходила я утром к ручью цветы собирать. Вдруг будто
мороз по спине. Обернулась, а на меня с той стороны, из кустов, смотрят! Двое!
И лица чёрные! Как я оттуда припустила! До самой деревни без памяти бежала,
даже туфельку одну потеряла, сафьяновую, ты в прошлый раз из волости привёз.
Спасибо Мишеньке, он потом не побоялся, нашёл.
