Бледноватый после бессонной ночи Фандорин сконфуженно
улыбнулся:
– Увы, Карлуша. Ты был прав: я попусту проторчал на
этом чёртовом кладбище всю ночь. Лишь выставил себя б-болваном.
– Стало быть, сто долларов мои. Впредь будешь слушаться
советов начальства, – изрёк консул, отправляя в рот ломтик ростбифа.
Table-Talk 1882 года
После кофе и ликёров заговорили о таинственном. Хозяйка
салона Лидия Николаевна Одинцова, нарочно не глядя в сторону нового гостя,
самого модного мужчины сезона, сказала:
– Вся Москва говорит, будто бедного Соболева отравил
Бисмарк. Неужели общество так никогда и не узнает подоплёки этой ужасной трагедии?
Гостя, которым Лидия Николаевна сегодня потчевала
завсегдатаев, звали Эрастом Петровичем Фандориным. Он был умопомрачительно
хорош собой, окутан ореолом загадочности и к тому же холост. Чтобы заполучить
Эраста Петровича в салон, хозяйке пришлось осуществить сложнейшую,
многоступенчатую интригу, на которые Лидия Николаевна была непревзойдённой
мастерицей.
Реплика адресовалась Архипу Гиацинтовичу Мустафину, давнему
другу дома. Мустафин, человек тонкого ума, понял замысел Лидии Николаевны с
полуслова и молвил, искоса взглянув на молодого коллежского асессора из-под
красноватых голых век:
– А мне говорили, что нашего Белого Генерала будто бы
погубила роковая страсть.
Сидевшие в гостиной затаили дыхание, потому что по слухам
Эраст Петрович, с недавних пор состоявший чиновником особых поручений при
московском генерал-губернаторе, имел самое непосредственное отношение к
расследованию обстоятельств смерти великого полководца. Однако гостей ждало
разочарование: красивый брюнет вежливо выслушал Архипа Гиацинтовича и сделал
вид, что сказанное не имеет к нему ни малейшего отношения.
Возникла ситуация, которой опытная хозяйка допустить не
может, – неловкая пауза. Однако Лидия Николаевна сразу же нашлась. Мило
захлопав ресницами, она пришла Мустафину на помощь:
– Как это похоже на мистическое исчезновение бедной
Полиньки Каракиной! Вы помните эту ужасную историю, друг мой?
– Как не помнить… – протянул Архип Гиацинтович,
лёгким движением бровей поблагодарив за поддержку.
Некоторые закивали, как бы тоже припоминая, но большинство
гостей про Полиньку Каракину явно ничего не знали, а Мустафин имел репутацию
искуснейшего рассказчика, так что из его уст не грех было послушать даже и
знакомую историю. Тут кстати и Молли Сапегина, очаровательная молодая женщина,
чей муж – такое несчастье – год назад погиб в Туркестане, спросила с
любопытством:
– Мистическое исчезновение? Как интересно!
Лидия Николаевна устроилась на стуле поудобнее, тем самым
давая Мустафину понять, что передаёт кормило тейбл-тока в его умелые руки.
– Многие из нас, конечно, ещё помнят старого князя Льва
Львовича Каракина, – так начал Архип Гиацинтович свой рассказ. – Это
был человек старого времени, герой венгерской кампании. Либеральных веяний
предыдущего царствования не принял, подал в отставку и жил в своей подмосковной
индийским набобом. Богат был неслыханно, теперь у аристократии таких состояний
уж и не бывает.
Имел князь двух дочерей, Полиньку и Анюту. Обратите
внимание: никаких Poline или Annie – генерал придерживался самых строгих
патриотических взглядов. Девушки были двойняшками. Лицо, фигура, голос
совершенно одинаковые. Но не спутаешь, потому что у Анюты на правой щеке, вот
здесь, была родинка. Супруга Льва Львовича умерла родами, и князь больше не
женился. Говорил, хлопотно, да и нужды нет – разве мало дворовых девок. В
девках у него и в самом деле недостатка не было, даже и после эмансипации. Я же
говорю – Лев Львович жил истинным набобом.
– Как вам не стыдно, Арчи. Неужто нельзя без
непристойностей? – с укоризненной улыбкой произнесла Лидия Николаевна,
хотя отлично знала, что для хорошего рассказа совсем невредно, как говорят
англичане, «подбавить немного соли».
Мустафин покаянно прижал руку к груди и продолжил своё
повествование:
– Полинька и Анюта были отнюдь не дурнушки, но и не
сказать чтобы особенные раскрасавицы. Однако, как известно, миллионное приданое
– самое лучшее из косметических средств, поэтому в тот единственный сезон,
когда княжны выезжали в свет, они произвели среди московских женихов подобие
эпидемической лихорадки. Потом старый князь за что-то осерчал на нашего
почтённого генерал-губернатора, уехал в свою Сосновку и более оттуда уже не
выезжал.
Лев Львович был мужчина тучный, одышливый, на лицо багровый
– что называется, апоплексического склада, и можно было надеяться, что заточение
княжон продлится недолго. Однако шли годы, князь Каракин все больше толстел и
всё громче пыхтел, а никакого намерения умирать не выказывал. Женихи
подождали-подождали, да и забыли про бедных затворниц.
Сосновка же, хоть и звалась подмосковной, располагалась в
глухих лесах Зарайского уезда, откуда не то что до железной дороги, но и до
ближайшего тракта было не менее двадцати вёрст. Одно слово – глушь. Впрочем,
место было райское и отлично благоустроенное. У меня там неподалёку деревенька,
так я к князю частенько наведывался по-соседски. Больно уж хороша была в
Сосновке тетеревиная охота. А в ту весну дичь прямо сама на мушку лезла –
такого тока я отродясь не видывал. Ну и загостился, так что вся история
разворачивалась прямо на моих глазах.
Старый князь давно затеял строить в парке бельведер в
венском стиле. Поначалу пригласил из Москвы знаменитого архитектора, который
сделал проект и даже к строительству приступил, да не довёл до конца – не
стерпел князева самодурства, съехал. Для завершения работ выписали архитектора
поплоше, некоего французика по фамилии Ренар. Был он молод и неплох собой.
Правда, заметно прихрамывал, но после лорда Байрона у наших барышень это за
изъян не считается.
Дальше что ж – можете вообразить сами. Девицы безотлучно
сидят в деревне десятый год. Обеим по двадцать восемь, общества решительно
никакого, разве что старый дундук вроде меня заедет поохотиться. А тут красивый
молодой человек, бойкого ума, парижский уроженец.
Надобно вам сказать, что при всём внешнем сходстве княжны обладали
совершенно различным темпераментом и складом души. Анюта была вроде пушкинской
Татьяны: вяла, меланхолична, немного резонерша и, прямо сказать, скучновата.
Зато Полинька – резвунья, проказница, «как жизнь поэта простодушна, как поцелуй
любви мила». Да и стародевическое в ней проступало меньше, чем в сестре.
