Йохен потянул меня за руку в обратную сторону, к витрине игрушечного магазина.
— Посмотри, мамочка, как здорово.
Он показывал на пластиковый космический пистолет, украшенный различными штучками-дрючками.
— А можно мне такой на день рождения? — грустно спросил он. — На день рождения и на следующее Рождество.
— Нет. Я купила тебе прекрасную новую энциклопедию.
— Ты опять со мной шутишь, — изрек он мрачно. — Не шути так.
— В жизни нужно иногда шутить, мой дорогой, — ответила я, взяла сына за руку, и мы свернули на Квин-стрит. — А иначе никак.
— Смотря какая шутка, — сказал он. — Некоторые шутки вовсе не смешные.
— Ну хорошо. Пусть у тебя будет этот пистолет. А энциклопедию я пошлю какому-нибудь африканскому мальчику.
— Какому еще мальчику?
— Найду какому. Знаешь, таких мальчиков, которые любят энциклопедии, — полно.
— Смотри — вон Хамид.
В конце Квин-стрит была небольшая площадь с обелиском. Первоначально спроектированная, очевидно, как скромное общественное место в застроенной в стиле эпохи Эдуарда VII части города, площадь в ходе современных преобразований стала служить чем-то вроде дворовой площадки для тех, кто населял утробу Вестгейта. На ступенях монумента (забытому солдату, убитому в какой-то стычке еще в колониальные времена) теперь собирались нюхающие клей панки, здесь обычно начинались или заканчивались различные марши и демонстрации. Площадь эта нравилась панкам, она нравилась уличным музыкантам, ее облюбовали нищие, на ней звенели цимбалами и распевали кришнаиты, оркестр Армии спасения играл здесь рождественские песни. Я должна признаться, что, каким бы странным и трудноопределимым ни было это место, оно являлось самым живым и самым эклектичным общественным местом в Оксфорде.
Сегодня здесь проходила небольшая демонстрация иранцев — студентов и эмигрантов. Я прикинула — там было человек тридцать. Они собрались под транспарантами с надписями «Долой шаха!» и «Да здравствует иранская революция!». Два бородатых мужчины пытались уговорить прохожих поставить свою подпись под петицией, а девушка в платке пронзительным певучим голосом перечисляла в мегафон беззакония, творимые семьей Пехлеви. Я посмотрела туда, куда показывал пальцем Йохен, и увидела Хамида, стоявшего немного в стороне за припаркованными автомобилями. Он фотографировал демонстрантов.
Мы пошли к нему.
— Хамид! — закричал Йохен.
Хамид сначала удивленно повернулся, потом обрадовался, увидев, кто его звал. Он присел на корточки перед моим сынишкой и протянул ему руку, которую тот энергично пожал.
— Мистер Йохен, салам алейкум.
— Алейкум салам, — ответил Йохен: это приветствие он знал давно.
Хамид улыбнулся ему и, поднимаясь, обратился ко мне:
— Здравствуй, Руфь.
— Ты чем это занимаешься? — вместо приветствия спросила я его с внезапным подозрением.
— Фотографирую. — Он поднял фотоаппарат. — Здесь все мои друзья.
— Ох, что-то я сомневаюсь, что они хотят, чтобы их фотографировали.
— Почему? Это мирная демонстрация против шаха. Его сестра должна прибыть сюда, в Оксфорд, на открытие библиотеки, за которую они заплатили. Подожди немного, тогда будет большая демонстрация. Приходи, посмотришь.
— А мне можно прийти? — спросил Йохен.
— Конечно.
Тут Хамида позвал кто-то из демонстрантов, и он повернулся в его сторону.
— Мне нужно идти, — сказал он. — Увидимся вечером, Руфь. Может, взять вам такси?
— Нет-нет. Мы можем дойти пешком.
Он побежал, чтобы присоединиться к остальным, и на миг я почувствовала себя виноватой. Вот дура: заподозрила его подобным образом. Мы пошли в торговый центр Вестгейт покупать пижаму. И все равно мне было не очень понятно: почему участники демонстрации против иранского шаха не возражают, когда их фотографируют.
Я стояла и смотрела, как Йохен укладывал свои игрушки в сумку, объясняя сыну, что много брать нельзя. И тут я услышала, как Людгер поднимается по железным ступеням лестницы и входит через кухонную дверь.
— Ах, Руфь, — сказал он, увидев меня в детской. — Какая честь. Эй, Йохен, как поживаешь, мужик?
Йохен посмотрел по сторонам.
— Со мной все в порядке, спасибо.
— У меня есть друг, — продолжил Людгер, обращаясь ко мне. — Девушка из Германии. Не подружка, — добавил он быстро. — Она говорит, что хочет приехать в Оксфорд, и я хотел спросить, нельзя ли ей будет пожить здесь два-три дня.
— Но ведь у нас нет свободной комнаты.
— Она может спать со мной. То есть — в моей комнате. Спальный мешок на пол — и никаких проблем.
— Мне нужно спросить у господина Скотта, — сымпровизировала я. — У меня в договоре есть на этот счет пункт, ты понимаешь. Я не имею права одновременно приглашать более одного гостя.
— Что? — недоверчиво спросил Людгер. — Разве ты здесь не у себя дома?
— Я снимаю жилье. Погоди, сейчас спрошу у хозяина.
Господин Скотт иногда работал в субботу по утрам, и я видела, что его машина стояла рядом с домом. Я спустилась в зубоврачебный кабинет и застала хозяина за столом в приемной. Он разговаривал с Крисси, медсестрой из Новой Зеландии.
— Привет, привет, привет! — шумно приветствовал меня господин Скотт. За толстыми линзами очков в золотой оправе глаза его выглядели огромными. — Как там юный Йохен?
— Хорошо, спасибо. Я хотела узнать, господин Скотт, будете ли вы возражать, если я выставлю кое-какую садовую мебель в конец сада? Стол, стулья, зонт?
— А с чего бы мне возражать?
— Не знаю — может, это будет портить вид из вашей операционной или что-нибудь еще.
— А как это может испортить вид? Выставляйте на здоровье.
— Ну вот и хорошо. Спасибо большое.
В феврале 1942 года господин Скотт, тогда молодой военный врач, прибыл в сингапурский порт. Четыре дня спустя британцы капитулировали, и он провел следующие три с половиной года в плену у японцев. После этого, говорил мне господин Скотт, — откровенно и без всякой горечи — он принял решение: впредь никогда и ни из-за чего в этой жизни переживать не будет.
Людгер ждал на верхней площадке лестницы.
— Ну?
— Извини, — сказала я. — Но господин Скотт не разрешил. Разрешено принимать только одного гостя.
Людгер посмотрел на меня скептически.
— Вот как?
Я выдержала его взгляд.
— Да, так. Имей в виду, тебе повезло, что хозяин позволил тебе пробыть здесь так долго, — воодушевленно солгала я. — И я не собираюсь рисковать, мне бы не хотелось, чтобы нас выгнали с квартиры.
