Она нашла на тихой улице — Брэдли-стрит — в буржуазном предместье Уэстборо пансион, которым владели супруги Ричмонд. В этом пансионе жили только молодые женщины. Жилье с завтраком стоило десять долларов в неделю, с завтраком и ужином — пятнадцать, плата взималась раз в неделю или раз в месяц. «Топим в прохладные дни», — было написано на табличке, висевшей на столбе у ворот. Большинство постоялиц Ричмондов были иммигранты: две сестры-чешки, шведка, крестьянская девушка из Альберты и Ева. В шесть вечера в зале на первом этаже устраивалась семейная молитва, которую могли посещать все желающие, и время от времени Ева с должным благочестием и скромностью присутствовала на ней. Она питалась не дома, выбирая закусочные и рестораны поближе к министерству, неприметные, но хорошо посещаемые места, в которых вечно было полным-полно голодных посетителей. Она нашла публичную библиотеку, которая работала допоздна, где могла спокойно читать до девяти вечера, а в первые выходные дни съездила в Квебек-Сити, просто так, чтобы куда-нибудь съездить. На самом деле Ева приходила в пансион Ричмондов только ночевать, и до самого конца ее знакомство со всеми своими соседками так и оставалось лишь шапочным.
Размеренная жизнь с постоянным расписанием устраивала ее, Ева обнаружила, что ей нравилось жить в Оттаве, где почти не было никаких забот. Широкие бульвары, ухоженные парки, солидные, по-готически грандиозные общественные здания, спокойные улицы и чистота общественных мест — все это пришлось ей по душе. А пока она обдумывала свой следующий шаг.
Но все время, пока она находилась там, Ева тщательно прикрывала себя от слежки. Она записала в блокноте номера всех машин, постоянно парковавшихся на ее улице, и выяснила, из какого дома их хозяева. Она записала имена владельцев двадцати трех домов на Брэдли-стрит, напротив и по обе стороны пансиона, и следила за всеми, кто приезжал и уезжал, болтая с миссис Ричмонд: у Валерии Комински новый любовник, господин и госпожа Даблдэй отправились в отпуск, Филдинга Бауэра выперли из строительной фирмы, в которой он работал. Ева записывала все, добавляя новые факты, перечеркивая ненужные или устаревшие, постоянно выискивая ту аномалию, которая могла бы насторожить ее. Получив деньги за первую неделю работы, Ева купила кое-что необходимое из одежды и, запустив руку в свой долларовый запас, приобрела тяжелую бобровую шубу, поскольку по мере приближения Рождества становилось все холоднее.
Она попыталась, проанализировав обстановку, представить себе, что творилось в БЦКБ. Наверняка, несмотря на эйфорию от Перл-Харбора, после которого удалось заполучить США в качестве долгожданного союзника, они все еще продолжали расследовать, копать глубже и идти по следу. Такие события, как смерть Морриса Деверо и исчезновение Ив Далтон, произошедшие одним и тем же вечером, было трудно просто так проигнорировать. Ева была уверена, что все, в чем Моррис подозревал Ромера, было теперь приписано ему самому: если в БЦКБ проникли агенты абвера, то зачем их далеко искать, вот же они — Деверо и Далтон. Но Ева также была уверена в том — и это доставляло ей удовлетворение, заставляло ее быть более решительной, — что ее бесследное исчезновение, невозможность ее обнаружить доставляли Ромеру немало беспокойства и раздражали его. Если кто и станет настаивать на том, чтобы ее поиск велся на самом высшем уровне, то это будет Лукас. Она пообещала себе никогда не успокаиваться и не расслабляться: Марджери (зовите меня «Мэри») Аттердайн будет жить настолько скромно и осторожно, насколько сможет.
— Мисс Аттердайн?
Она оторвала глаза от пишущей машинки. Это был господин Комо, один из помощников министра, аккуратный мужчина средних лет с подстриженными усиками, человек очень нервный и одновременно застенчивый и щепетильный. Он попросил ее зайти в свой кабинет.
Когда Ева вошла, он сидел за своим столом и просматривал бумаги.
— Пожалуйста, присаживайтесь.
Ева опустилась на стул. Он был порядочным человеком, этот господин Комо, он никогда не выказывал превосходства или пренебрежительности — как делали некоторые другие помощники министра, когда передавали свои документы машинисткам. Они инструктировали их так, будто разговаривали с автоматом. Но в господине Комо одновременно сквозило что-то меланхоличное, в его аккуратности, в его благопристойности. Казалось, этот человек был всегда на страже против враждебного мира.
— Мы получили ваше заявление на перевод в Лондон. Резолюция — положительная.
— Ох, как хорошо. — Сердце у Евы забилось сильнее от радости: теперь что-нибудь произойдет. Она почувствовала, что ее жизнь снова обретает новое направление, однако постаралась сохранить на лице бесстрастное выражение.
Комо сообщил Еве, что новая группа, состоящая из пяти «молодых женщин» из министерств в Оттаве, отправляется восемнадцатого января из Сент-Джона в Гурок, это в Шотландии.
— Я так рада, — сказала Ева, подумав, что ей нужно было как-то прокомментировать полученное известие. — Это так важно для меня…
— Если, конечно… — перебил ее Комо, пытаясь изобразить веселую улыбку, но у него это не получилось.
— Если, конечно, что? — спросила она тоном более резким и грубым, чем хотела.
— Если, конечно, нам не удастся уговорить вас остаться. Вы здесь так хорошо освоились. Нам очень нравятся ваше старание и способности. Мы обсуждали возможность вашего повышения, мисс Аттердайн.
Ева ответила, что польщена, что на самом деле это предложение удивило и поразило ее, но, к сожалению, ее решение окончательное. Она осторожно намекнула на свой неудачный опыт в Британской Колумбии, на то, что воспоминания об этом теперь преследуют ее повсюду, и она хочет просто вернуться домой, к своему овдовевшему отцу. Последнюю новую подробность своей биографии Ева придумала буквально на ходу.
Господин Комо слушал, сочувственно кивая головой, говорил, что все понимает, и даже признался, что он тоже вдовец, поскольку госпожа Комо умерла два года назад, и что ему самому прекрасно известно то состояние одиночества, которое испытывает ее родитель. Теперь Еве стало ясно, откуда взялась его меланхолия.
— Но подумайте еще раз, мисс Аттердайн, — сказал он. — Эти переходы через Атлантику очень опасны, рискованны. Лондон все еще бомбят. Не лучше ли остаться здесь, в Оттаве?
— Полагаю, отец очень ждет моего возвращения, — возразила Ева. — Но спасибо вам за участие.
Комо поднялся со стула и подошел к окну. Мелкий дождик стучал в стекло, и хозяин кабинета водил указательным пальцем вслед извивавшимся по стеклу каплям. И Ева моментально почувствовала себя в Остенде: вот она стоит в кабинете Ромера на следующий день после Пренсло. У нее закружилась голова. Сколько раз на дню она вспоминала Лукаса Ромера? Ева думала о нем осознанно и умышленно, прикидывала, как он организует ее поиск, размышляла, как он думает о ней, соображая, где она и как ее отыскать. Но в такие вот случайные моменты, когда воспоминания накатывали на нее волной, Ева терялась от неожиданности.
Комо что-то сказал ей.
— Извините?
— Мне интересно было бы знать, есть ли у вас какие-нибудь планы на рождественские каникулы? — застенчиво спросил он.
