Большая часть из того, что Тимоти мне рассказывал, была выше моего разумения, или я просто не могла сосредоточиться: масса акронимов и имен резидентов и агентов-вербовщиков, членов советского правительства и сотрудников НКВД, имена тех, кто предположительно присутствовал, когда Еву допрашивали об инциденте в Пренсло, и так далее. Наиболее интересным из его заключений, как мне показалось, было то, в котором он недвусмысленно идентифицировал Лукаса Ромера как русского агента. Он казался полностью убежденным в этом и утверждал, что Ромер, возможно, был завербован еще в двадцатые годы, когда учился в Сорбонне.
Этот факт помог Томсу объяснить подоплеку того, что произошло в Лас-Крусисе. Он понял, что важное значение здесь имело время. Все это было связано с тем, что происходило в России в конце 1941 года, когда, по случайному совпадению, другой русский шпион, Рихард Зорге, сообщил Сталину, что Япония не собирается нападать на Россию с территории Маньчжурии, что ее силы концентрируются на западе и в Тихом океане. Немедленным следствием этого стало высвобождение большого числа советских дивизий для оказания сопротивления немецкой армии, все еще наступавшей на Москву. Но у фашистов уже начались сбои: сила сопротивления русских, излишне растянутые линии снабжения и постепенно набиравшая силу зима привели к тому, что немцы все же были остановлены всего в нескольких километрах от Москвы.
Объяснив мне все это, Томс достал книгу и открыл ее на отмеченной странице.
— Вот цитата из высказываний Гарри Гопкинса (я моментально вспомнила злополучного Мэйсона Хардинга), — сказал он. И прочитал: — «Как только русские армии, переброшенные с маньчжурской границы, стали сосредотачиваться под Москвой в ожидании неминуемого контрнаступления, у советского верховного командования, и, конечно, в НКВД и других секретных службах стало формироваться мнение, что наметился перелом: перспектива нанесения немцам поражения наконец приобрела реальные черты. Кое-кто в руководстве СССР уже призадумался о послевоенном устройстве мира».
— И какое отношение это имеет к агенту по кличке Шалфей, которого насильно держат в машине в штате Нью-Мексико? — спросила я.
— Вот это и удивительно, — сказал он. — Понимаешь, кое-кто, особенно в разведывательных службах, начал думать, что русским вообще-то было бы лучше, если бы США не вступили бы в войну в Европе. В случае победы русские вовсе не желали сильного американского присутствия в Европе. Россия и сама со временем могла бы во всем разобраться. Конечно, не все соглашались с этим.
— Я все еще не понимаю.
Профессор объяснил: к концу 1941 года внимание НКВД было сосредоточено на энергичных усилиях, предпринимавшихся англичанами для того, чтобы убедить США вступить в союз с Великобританией и Россией против нацистов. Эти усилия, как оказалось, не пропали даром: русским казалось, что Рузвельт только ищет предлог, чтобы присоединиться к союзникам в их борьбе. Обнаружение «бразильской» карты было ключевым фактором в этой пропагандистской кампании — похоже, она на самом деле изменила баланс. Все рассудили, что это было решительной победой БЦКБ. Общественность в Соединенных Штатах гораздо лучше понимала опасность вблизи своих собственных границ, чем где-то на расстоянии трех тысяч миль.
Поэтому, продолжал Томс, в сложившейся ситуации, вероятно, тот, кто руководил господином А., распорядился, чтобы он попытался сделать нечто такое, что могло повредить становившейся все успешнее пропаганде БЦКБ и вывело бы ее на чистую воду. По его мнению, события в Лас-Крусисе были удачной провокацией. Если бы агента «Шалфей» и в самом деле нашли бы мертвой с поддельной немецкой картой Мексики, то выяснилось бы, что действия БЦКБ в отношении Южной Америки были фальсификацией. Это в значительной мере усилило бы позиции сторонников изоляционизма и невмешательства в США.
— То есть агент «Шалфей» послужил бы в этом деле явной уликой, — сказала я. — Деятельность Британского центра координации безопасности была бы разоблачена: «Снова этот коварный Альбион».
— Да, но сам господин А. вышел бы сухим из воды. Это была блестящая, очень, просто очень чистая операция. Господин А. ничего не приказывал агенту «Шалфей». Он поставил ей только курьерскую задачу. Все, что сделала «Шалфей» по пути в Нью-Мексико и в Лас-Крусис, было экспромтом, совсем не запланированным результатом решений, принятых на месте. Все было сделано так, что агент «Шалфей» сама должна была организовать свою собственную гибель. Без сожалений и размышлений.
«Организовать свою собственную гибель, — подумала я, — но она оказалась умнее их всех».
— Хотя, в конце концов, все это не имело никакого значения, — со слабой улыбкой заметил Томс. — Выручили японцы, напавшие на Перл-Харбор, — а там и Гитлер несколькими днями позже в одностороннем порядке объявил войну США. Однако все, кажется, об этом позабыли… Все изменилось и навсегда. Но из этого абсолютно ясно, что если бы даже «Шалфей» и была скомпрометирована, то это ничего бы не изменило. Американцы наконец вступили в войну. Задача была выполнена.
Томс обратил внимание еще на некоторые моменты. Он чувствовал, что убийство Некича было очень важным событием. Информация ФБР, полученная в результате бесед с Некичем, скорее всего, попала в руки Морриса Деверо в ноябре 1941 года. По ней можно было судить о серьезном советском проникновении в британские службы безопасности и разведки.
— Мы сейчас знаем, с каким размахом это делалось, — добавил Томс. — Берджесс, Маклин, Филби и кто там еще был в этой банде? До сих пор все еще известно не до конца.
Деверо никогда бы не заподозрил господина А. в предательстве, если бы происшествие с агентом «Шалфей» в Лас-Крусисе не вызвало у него глубоких сомнений и стремления найти виновного. Очевидно, что Деверо был очень близок к разоблачению господина А. в тот момент, когда его убили. В его смерти (его «самоубийстве») просматривался почерк «ликвидационной» команды НКВД, что опять же служит подтверждением версии о том, что господин А. скорее являлся русским агентом, нежели немецким.
— Я полагаю, что, возможно, господин Икс — это Алистер Деннистон, директор Правительственной школы кодирования и шифрования, — сказал Томс, провожая меня к машине. — Он обладал значительной властью, позволявшей ему иметь собственные, так сказать, внештатные кадры. И ты только подумай, Руфь: если, что кажется вполне вероятным, господин А. был агентом НКВД в ПШКШ, то он сделал для русских больше, чем вся Кембриджская пятерка
[50]
вместе взятая. Это же сенсация.
— В каком смысле?
— Ну, тот материал, что ты дала мне. Он настолько выигрышный. Если его обнародовать, то общественность будет просто в шоке. Разразится огромный скандал.
Я промолчала. Томс спросил, не хочу ли я сходить с ним куда-нибудь поужинать, я ответила, что обязательно позвоню, но попозже — сейчас очень много дел. Я поблагодарила профессора и поехала в Мидл-Эпггон, прихватив с собой Йохена.
