— Это вам, — сказал он, вручая мне чемоданчик. Я отдал ему конверт с долларами и он впервые за наше знакомство, выдавил из себя улыбку, хотя деньги все же старательно пересчитал. Покончив с этим, засунул конверт в карман и пожал мне руку.
— Скажите Джону, что мы готовы, — сказал он. — Удачи.
Я поймал трамвай, идущий к железнодорожному вокзалу и купил билет до Гренобля. Оттуда я намеревался отправиться на север, в Париж, и через Кале вернуться в Англию. Джон Вивиан настаивал на том, чтобы я возвратился домой через другой порт.
В ту ночь, в Гренобле, я сидел в баре отеля неподалеку от железнодорожного вокзала и смотрел вечерние новости. В аэропорту Пальма террористы захватили реактивный пассажирский самолет „Люфтганзы“. Угонщики — четверо арабов, двое мужчин и две женщины, — требовали освобождения всех политических заключенных, содержавшихся в тюрьмах Западной Германии.
Ночью я лежал в постели и думал о том, что поделывают мои девушки, Петра и Ингеборг. Я чувствовал себя отчасти прохвостом из-за того, что сбежал от них подобным образом, но, с другой стороны, я ведь только выполнял указания Джона Вивиана. Да и в любом случае, рассудил я, они слишком легкомысленны и непредсказуемы — кто их знает, могли и в Лондон за мной увязаться. Представляете: жить на Тарпентин-лейн с Петрой и Ингеборг
[220]
…
Чемодан, врученный мне Юргеном был не только тяжел, но и накрепко заперт.
На следующее утро я, вооружась маленькой отверткой и изогнутым куском проволоки, вскрыл чемоданчик. Его заполняла разного рода поношенная одежда и сорок брусков того, что я счел гелигнитом. На каждом имелась маркировка: „ASTIGEL DYNAMITE. EXPLOSIF ROCHER, SOCIÉTÉ FRANÇAISE DES EXPLOSIFS. USINE DE CUGNY“. Я закрыл чемодан и начал прикидывать, что делать дальше. У меня было при себе около 70 фунтов французскими франками — достаточно, чтобы продержаться, при моем скромном образе жизни, несколько дней и суметь вернуться домой. Останавливаться в отелях я себе явным образом позволить не мог: быть может, купить палатку и спальный мешок и ночевать в них? И тут я вспомнил, где я — во Франции. У меня же имеется собственность в этой стране. Я поднял телефонную трубку и позвонил в Лондон, в контору Ноэля Ланджа.
Вечер пятницы. Я был в Тулузе, остановился в самом дешевом отеле, какой смог найти. Утро субботы. Поехал автобусом в Вильфранш-сюр-Ло. Купленную мной газету переполняли новости о похищении самолета „Люфтганзы“. Самолет уже в Дубайе, требования уточнились: освободить одиннадцать членов банды Баадер-Майнхоф и двух палестинцев, сидящих в турецкой тюрьме, а также доставить на борт самолета выкуп за заложников — 15,5 миллионов долларов.
Еще на одном автобусе поехал долиной Ло из Вильфранш в Пюи л’Эвек, где и нашел контору notaire
[221]
, месье Полле, у которого хранились ключи от дома Кипрена в Сент-Сабин. Месье Полле, добродушный мужчина с жесткими, коротко остриженными седыми волосами, предложил отвезти меня в Сент-Сабин — это сорок километров к югу. И мы покатили проселками по лесистым холмам, солнце время от времени показывалось из-за больших, быстро плывущих облаков, влекомых сильным ветром к востоку.
Дом, мой дом, называется „Пять кипарисов“, он так и оставался выставленным на продажу с тех пор, как я узнал, что унаследовал его. Уже очень скоро мне предстояло понять, почему никто на него не позарился. Сами пять кипарисов, такие же старые, как дом, были посажены еще в пору его строительства. Великолепные, косматые, зрелые деревья футов в сорок высотой, стратегически расставленные вокруг дома и единственной его надворной постройки — куда более старого каменного амбара. Дом запущен, его малопривлекательные, характерные для девятнадцатого века черты более или менее прикрыты густо разросшимся плющом и диким виноградом. Он стоит посреди небольшого парка со множеством пожилых лиственных деревьев — каштанов, дубов, платанов, — попасть в парк можно через ржавую калитку, навсегда открытую, вход преграждает лишь пластмассовая красно-белая цепочка.
Месье Полле отпер входную дверь и впустил меня в дом, вручив связку ключей с прикрепленным к ним ярлычком и пробормотав, поскольку я таким образом символически вступал в права владения: „Félicitations
[222]
“. Старые терракотовые плитки пощелкивали под ногами, пока я оглядывал большую комнату первого этажа, содержащую два кожаных кресла, изъеденные молью шторы и заколоченный досками очаг. Я опустил на пол сумку и чемодан с динамитом, слушая объяснения месье Полле насчет того, что вода и электричество отключены, а он может порекомендовать мне в Пюи л’Эвек превосходный отель. Нет-нет, сказал я, мне хочется, прежде чем я вернусь в Англию, переночевать здесь. „Comme vous voulez, Monsieur Mountstuart
[223]
“. Мне нравится, как звучит по-французски мое имя. Месье Полле подбросил меня до Сент-Сабин, стоящую всего в километре от дома, я нашел маленький супермаркет и купил в нем немного хлеба, банку паштета, бутылку красного вина (с винтовой крышкой), бутылку воды и несколько свечей. И в густеющих сумерках неторопливо вернулся в мой новый дом.
Я съел при свечах хлеб и паштет, запивая их вином. Потом сдвинул кожаные кресла и лежал на них, накрывшись плащом, наблюдая, как свет свечей омывает потолок, и вслушиваясь в совершенное безмолвие. Остававшееся совершенным, пока я не задул свечи и не услышал в непроглядной тьме тоненький хруст, издаваемый насекомыми и грызунами, и странные шорохи и потрескивания, которые любой старый дом порождает при падении температуры. Я чувствовал себя в полнейшей безопасности.
В „Пяти кипарисах“ я провел два дня и две ночи — бродил по дому и вокруг, знакомясь с ним и его окружением. Оно далеко не прекрасно, это maison de maître, — три этажа, серая crépi
[224]
на стенах, непропорционально большой, изукрашенный кованным железом балкон на втором этаже. Построено, вне всякого сомнения, каким-то разбогатевшим деревенским родичем Кипрена, желавшим произвести впечатление на соседей. Природа смягчила очертания дома разросшимися в несметных количествах плющом и виноградом — полностью заслонившими многие из закрытых ставнями окон верхнего этажа. Первый этаж пребывает в состоянии вполне сносном — ему требуется скорее хорошая уборка, чем что-либо еще, — однако, поднимаясь наверх, видишь, какой ущерб причинили дому сырость и плесень. Крыша, судя по всему, сильно протекает, одно окно лишилось ставен, стекла его вылетели и в него уже многие годы как задували ветра и заплескивала вода. В комнатах темно от разросшихся вокруг дома деревьев, и невозможно сказать, где именно лужайки парка переходят в окружающий поместье луг. За лугом, по трем сторонам от дома и позади него стоят дубовые рощи, а несколько в стороне от дома — старый каменный амбар и маленькая, в две комнаты пристройка для батрака.
