Норберт отвез меня в ВсЛ [Вильнев-сюр-Ло], где Франсин с обычной ее бесстрастной учтивостью приняла меня в своей переполненной безделушками квартире. Мы выпили по стакану вина и прошли в спальню. Увы, я кончил всего через несколько секунд. Она омыла меня в биде — мне это всегда очень нравилось, — потом мы с полчаса пролежали в постели, ожидая, не встанет ли у меня снова. Не повезло, вследствие чего она перед моим уходом быстренько обслужила меня ртом. 500 франков — и каждый их медный сантим не потрачен впустую.
[Норберт это Норберт Коин, водивший в Сент-Сабин такси и машину скорой помощи, первый местный друг и помощник ЛМС. В начальные годы своей жизни здесь ЛМС, по рекомендации Норберта, каждые два-три месяца посещал эту скромную домашнюю хозяйку и по совместительству — проститутку.]
Странное предвечернее небо — набитое тучами, мятыми, сбившимися в груду, подобно серому холсту или камче — а потом, когда начинает садиться солнце, свет словно проливается через их складки, пропитывая тучи яростным золотым сиянием.
Приятное удовлетворение от того, что живешь в республике. Вызвал сегодня водопроводчика — починить в лачуге сломавшийся туалет. Мы обменялись рукопожатиями, называя друг друга „месье“ и каждый пожелал другому приятного дня. Он познакомил меня со своим двенадцатилетним сыном. Снова рукопожатия. А в конце дня заглянул ко мне, сказать, что все в исправности. Мы выпили по стакану вина, поговорили о погоде, о имеющихся в этом году видах на приличный урожай винограда, о расплодившихся в окрестностях лисах. Затем я снова пожал руки ему и его сыну. И пожелал им доброй ночи и „bon route
[233]
“.
Вчера уехала Люси — Норберт отвез ее в Тулузу, оттуда она полетит самолетом. Спросила, нельзя ли на следующий год привезти с собой друга, я сказал, конечно. Люси грузна, краснолица, но со здоровьем у нее, похоже, все в порядке, — в достаточном, чтобы продолжать курить в ее семьдесят лет. Настояла на том, чтобы заплатить мне 200 фунтов. Ее друг — женщина, заверила она.
Всеобщее изумление в деревне: в публичной библиотеке Монкю обнаружился старый экземпляр „Les Cosmopolites“. Так этот старикашка из „Пяти кипарисов“ и в самом деле писатель. Книга ходит теперь по рукам, а люди взирают на меня, как на святые мощи.
Сегодня вечером небо перед самым наступлением темноты окрасилось в тона мальвы, блестяще уравновешенные тем, что можно назвать лишь полоской фисташковой зелени. Я могу привести имена множества абстрактных художников, которые ухватились бы за возможность повторить такое сопоставление — через несколько секунд исчезнувшее. Все „шоковые“ эффекты столетия абстрактной живописи с самого начала времен преспокойно воспроизводятся природой то там, то сям. Прогулялся со стаканом вина под деревьями парка. Боузер, что случается с ним нечасто, сопровождал меня, но при этом держался на уважительном расстоянии, словно желая присматривать за мной, но не желая мешать ходу моих мыслей.
Тень вокруг дома так густа, что в жаркий день вступить в нее с освещенного солнцем места все равно что войти в темный погреб. Помню, месье Полле советовал мне срубить половину деревьев. Слава Богу, хвойные тут отсутствуют (кипарисы не в счет), — они напоминали бы мне о крематории — мрачные ассоциации с „Долиной Патни“ и похоронами Глории.
Серебряная годовщина свадьбы месье и мадам Мазео [держателей минимаркета]. Я приглашен на „коктейль“ в „Кафе де Франс“, — своего рода честь, я полагаю, — наверное, это Норберт расстарался (Люсетт Мазео приходится ему сестрой). Когда мы пили за здоровье смущающейся четы, я вдруг сообразил, что все они — эта семья, их соседи и родственники — и есть новый мой круг друзей, моя новая tertulia. Норберт, разумеется, и Клодин [его жена]; Жан-Робер [Стефанелли, помогавший ЛМС с садом]; Анри и Мари-Тереза [Гроссолейл — владельцы „Кафе де Франс“]; Люсьен и Пьеретт [Горсе — фермеры, ближайшие соседи ЛМС]. Кто еще? Полагаю, к ним можно добавить Янника Лефрер-Бруно [местный дантист, мэр Сент-Сабин] и Дидье Руасанссака [врач]. Я ощущаю себя посрамленным простым гостеприимством, которое получил здесь, и гадаю, встретился бы с таким же дружелюбием пожилой француз, решивший, уйдя на покой, осесть в Уилтшире, Йоркшире или Морейшире? Возможно. Возможно, люди повсюду добрее, чем внушают нам карты мира. Мы пили виски, ели печеньица с сыром. Выпили по несколько раз за здоровье каждого из присутствующих. Моему новому роману от души пожелали успеха, и я впервые за многие годы ощутил себя по-настоящему счастливым. Такие мгновения следует запоминать и записывать. По жизни в Англии я совершенно не скучаю — мне и понять-то трудно, как я сумел выжить там после Нигерии. Как называл Лэрри Даррелл эту страну? „Пудинговый остров“. Ни малейшего желания снова когда-нибудь вернуться на Пудинговый остров я не испытываю. Quod sit, esse velit, nihilque malit [Который хочет быть тем, что он есть, и не хочет ничего другого?] Важно помнить об этом, когда все случится.
Будь я президентом Франции я бы:
(а) Уменьшил налоги, которые платят владельцы кафе, чтобы те заменили пластмассовые стулья тростниковыми или деревянными.
(б) Запретил по рыночным дням и праздникам гонять на улицах через репродукторы англо-американскую рок-музыку. Нет ничего более чуждого улицам древнего французского города, по которым ты идешь, чем набранные из хит-парадов записи, исполнители коих вопят, извергая английские банальности.
(в) Разрешил растить в каждом домашнем саду лишь по одному хвойному дереву. А тому, кто срубит таковое и заменит его лиственным, выдавал бы награду в 1000 франков.
„Мы с моим пищеварительным трактом вечно запаздываем на рандеву“. Здоровье у меня — для человека моих лет — пожалуй, неплохое. Ноги в холодные дни побаливают и время от времени глаза застилает буроватый туман. Но я еще достаточно энергичен и хорошо сплю, хоть с каждым годом все меньше и меньше. Зубы мои прекратили борьбу за существование, и Янник Л-Б соорудил мне удобный верхний протез (задаром), заменивший все зубы, кроме двух изношенных моляров. Нижние пока, вроде бы, в порядке. Волосы выпадать, похоже, перестали и я подумываю, не отрастить ли мне бороду — тут все зависит от того, насколько белой она получится, я не хочу походить на Санта-Клауса. Кормлюсь я два раза в день — завтрак и ленч, — а вечерами ограничиваюсь вином и жаренной картошкой. Чувствую, что небогатая мышечная масса моя уменьшается — все на моем голом теле выглядит обвислым и вялым. Вероятно, я сейчас так же худ, как в тридцать лет. Я размышляю о том, что могло бы меня прикончить — и прихожу к выводу, что после столкновения с машиной в голове моей поселилось нечто, пребывающее покамест в спячке. Странная бурая мгла в глазах предзнаменует способ, посредством которого я уйду из жизни. Кровь хлынет в переутомленный мозг. Ну, хотя бы быстро. Внезапная тьма — и все.
Ходил сегодня с Люсьеном в лес — собирали грибы. Лицо у него морщинистое, иссеченное ветрами, а руки все в мозолях и совершенно нечувствительны к крайностям жары или холода. Ему пятьдесят шесть, однако на вид он старше меня — сопит и кашляет, копаясь в подросте. Семья Люсьена живет здесь уже на протяжении многих поколений, однако по словам Люсьена, его сына фермерство не привлекает — тот обосновался в Ажене, работает в гараже. Люсьен пожимает плечами: Les jeunes
[234]
… Распространенное в этих местах воздыхание. Впрочем, не приходится сомневаться, что молодой Люсьен Горсе и без того доставил своему папa несколько неприятных моментов. Я прикинул, сколько лет было Люсьену во время Оккупации (знакомство с любым пожилым французом заставляет меня делать почти машинально). Люсьен родился в 1928 году, значит в годы войны был еще подростком. Мы с ним набрали изрядно белых и лисичек. Нарушу сегодня вечером мое обыкновение и сооружу омлет с грибами.
