Среда, 3 июня
Вчера Ле-Мейн задал в банкетном зале „Митра“ званный обед в честь Эсме Клей
[23]
и ее мужа. Устроено все было с размахом и, должно быть, стоило Ле-Мейну немалых денег. Думаю, он стремится показать, что его круг — более светский и утонченный, чем круг Баура или Эркарта, что круг этот распространяется далеко за пределы Оксфорда и ученого мира, что у него, Ле-Мейна, отсутствует необходимость ограничиваться либо стервозными гомосексуалистами, либо трезвенниками-интеллектуалами. Некоторые его друзья приехали из Лондона, — надо полагать, я должен чувствовать себя польщенным тем, что удостоился приглашения. Эсме Клей репетирует сейчас „Антония и Клеопатру“ в „Палас“. („Господи, как же я ненавижу эту пьесу“, — обронил Дик, когда я рассказывал ему о приглашении).
Была там и Лэнд Фодергилл — вся в черном, посверкивающая бриллиантами, с подобием шляпки из перьев на голове. Она подкрасила лицо и выглядела совершенно иной, чем прежде. Лэнд сама представила меня Эсме Клей (та дружит с ее семьей), у нас состоялся довольно длинный разговор. Меня колотило, точно ребенка, до того я был взволнован тем, что беседую с прекрасной и прославленной актрисой, — срам, да и только. На мне был новый обеденный смокинг и белый двубортный жилет — я ощущал себя щеголем и боялся, что сварюсь. Что мы ели, я даже и не заметил, — не мог оторвать глаз от Лэнд, — усевшейся, мрачно отметил я, рядом с Ле-Мейном.
Позже, уже после кофе, я спросил у нее, не заглянет ли она со мной в „Les Invalides“ — выпить по коктейлю или по бокалу шампанского — однако Лэнд напомнила мне, что обязана вовремя возвращаться в колледж.
„Нельзя допускать, чтобы Оксфорд развращал нас, девушек, — в отличие от вас, — сказала она, глядя мне прямо в глаза. — В Оксфорде с нами не должно случиться ничего дурного, никогда“. Лэнд выпустила в потолок струйку табачного дыма. „Вот с вами, это пожалуйста, — продолжала она, — а за нами они следят, что твои ястребы“. Я выдавил нечто слабенькое — какой позор или что за нелепость. И тогда она сказала: „А стало быть, почему бы тебе как-нибудь не заглянуть ко мне в Лондоне?“ И дала мне хампстедский адрес своих родителей.
Странная она девушка, Лэнд, однако я чувствую сильное сексуальное влечение к ней — и, по-моему, она знает об этом.
Четверг, 4 июня
Моя жизнь Шелли идет хорошо, — написано уже больше сотни страниц, — а вот историю я, пожалуй, запустил. Ле-Мейн сказал, что последнее мое эссе неудовлетворительно — ниже среднего, — и напомнил, что колледж предоставил мне именную стипендию с определенной целью, а не просто в подарок. Я думаю назвать книгу „Воображенье человека“
[24]
. Куэннелл говорит, что забросил жизнеописание Блейка. Мама написала, что намерена съездить с мистером Прендергастом в Нью-Йорк, — дабы „консолидировать свои американские авуары“, что бы сие ни значило.
Спала я меж камней зелено-серых,
В пурпурной колыбели нежных мхов;
Тогда, как и теперь, меня Иона
Во сне рукою нежной обнимала,
Касаясь темных ласковых волос…
[Шелли, „Освобожденный Прометей“
[25]
Стоит мне подумать о Лэнд, как эти строки начинают звучать в моей голове. „Во сне рукою нежной обнимала“… Безумие сексуальной тяги, темные фантазии о ее обнаженном теле. Все мои помыслы о кузине Люси обратились ныне в далекое прошлое.
Пятница, 19 июня
Ночная вакханалия в „Les Invalides“. Мы с Диком обедали в Тейме, в „Парящем орле“, — прощальный обед, конец триместра. А на обратном пути остановили такси на Айффли-роуд и зашли в „Les Invalides“ выпить по рюмочке на сон грядущий. Записывая Дика в книгу посетителей, я услышал гром музыки — кто-то играл на фортепиано, — хохот и крики. Я спросил у миссис Андерсон что происходит. Она уже основательно наклюкалась, бретелька ее платья сползла с плеча, выставив напоказ какое-то кошмарное белье.
— Кое-кто из молодых джентльменов переоделся в леди, — ответила она.
Собственно, „леди“ мы, войдя, увидели только двух, и в одной из них я признал Удо фон Шиллера, немецкого друга Касселла. Присутствовал там и Касселл в костюме „хозяина гончих“, объяснивший, что они были на костюмированном балу неподалеку от Берфорда, однако отец пригласившего их студента выставил всю компанию из дому за непотребное поведение. Кассел пригласил меня и Дика присоединиться к ним, и мы, невесть по какой причине, присоединились. Дик уселся за рояль и заиграл (у него это получается замечательно), все заказали себе еще выпить, и вечеринка покатила себе дальше — от дурного к худшему.
Удо — должен признать, что в парике и нарядном платьице он выглядит на удивление хорошеньким, — провел меня в библиотеку, где шла игра в покер с раздеванием. Я там не задержался. Какой-то совершенно голый студент со стоящим пенисом расхаживал по библиотеке, пополняя стаканы. Когда я повернулся, чтобы возвратиться к тем, кто распевал у рояля, низкорослый светловолосый малый, совершенно пьяный, схватил меня за руку и сказал: „Поцелуй меня: ты напоминаешь мне покойного друга“. Я поцеловал его, а он засунул мне в рот язык, как Люси когда-то, и вцепился в мой член. Я с силой оттолкнул дурака да так, что он врезался спиной в стену и вид приобрел оглушенный, казалось, его вот-вот вырвет. „Ты получил поцелуй, — сказал я. — А это пошлина за него“. Когда я выходил, наблюдавший за нами Удо, зааплодировал.
[ПОЗДНЕЙШАЯ ВСТАВКА, 1966. Я проникаюсь все большей уверенностью в том, что этим блондинчиком был никто иной, как Ивлин Во
[26]
.]
Вторник, 21 июля
Собираюсь сегодня в Хампстед, повидаться с Лэнд и познакомиться с ее родными. Испытываю некоторые опасения — мне еще ни разу не приходилось встречаться со знаменитым художником (ее отец, Вернон Фодергилл, член Королевской академии искусств, прославился яркими английскими пейзажами, написанными в манере фовистов). Не понимаю, к тому же, как мне одеться. Мама предложила мой „прекрасный твид“, однако для твида слишком жарко. Мне бы полотняный костюм, но вряд ли я успею сходить и купить его. Может, послать Бейкера в „Харродз“ или в „Арми энд Нейви“, глядишь, он там что-нибудь да откопает? Смешно. За последний год я накупил столько одежды, что уж наверное подберу нечто вполне приемлемое.
