Позже. В итоге я облачился в блейзер, бежевые брюки, полосатую рубашку и галстук-бабочку (первый состав команды регбистов Абби). Лэнд, открывшая мне дверь, усмехнулась: сказала, что я похож на проводящего выходной коммивояжера. Очень смешно, ответил я, усилившись изобразить сардоническое фырканье, но все же почувствовал себя чересчур расфуфыренным. Сама она была в блузе живописца и бриджах. Ступни босые. Лэнд провела меня через дом на газон за ним с растущей там большой смоковницей — с газона открывался вид на покатые лужайки, поросшую вереском пустошь и огромный, расплывчатый город, окутанный полуденной дымкой. Под смоковницей был накрыт стол, все выглядело чарующе. Три-четыре пса неопределенной породы слонялись вокруг.
Отец, сказала Лэнд, наливая мне подслащенного сидра со специями, у себя в студии, с другом. К нам скоро присоединятся ее мать и брат, Хью, а возможно, и еще кто-нибудь. „Во время ленча дом всегда открыт для гостей“, — сказала она так, словно это естественнейшая вещь в мире. Дом большой, просторный, не очень старый; я бы сказал: „Общество выставки искусств и ремесел“, — с псевдо-тюдоровскими ухищрениями: высокие кирпичные дымоходы со спиральным узором, освинцованные светильники, голые потолочные балки внутри и большая гостиная с хорами. Дом полон картин и разрозненной, обшарпанной мебели. Очень обжитой. Разумеется, мне он понравился. Полная противоположность Самнер-плэйс.
Появился Хью Фодергилл — в ослепительно алой рубашке и без галстука. Поджарый, тощий, волосы всклокочены, нижняя челюсть торчит вперед. Он только что вышел из медицинского факультета, стало быть, лет ему двадцать пять, двадцать шесть. Через несколько минут после нашего знакомства, он сообщил мне, что привержен социализму. Миссис Фодергилл („Зовите меня Урсулой“) тоже высока — и не очень общительна, словно бы погружена в какие-то свои мысли, — присутствующим она уделяет лишь 75 процентов своего внимания. Затем появился старик Вернон — плотный, краснолицый, похожий скорее на содержателя паба, чем на художника. С собой он привел друга по имени Генри Лам
[27]
, кажется, так, — собрата-художника. За завтраком Лам спросил меня, знаком ли я с леди Оттолайн Моррелл и бывал ли в Гарсингтоне
[28]
. Лэнд сказала: „Не думаю, что Логану понравился бы Гарсингтон“. С чего она это взяла, я себе и представить не мог, а потому промолчал. Лам после этого поглядывал на меня косо, как на некое напыщенное ничтожество. Она умеет вывести человека из себя, Лэнд. Мы ели холодный ростбиф с хреном и салатами, из напитков было вино и пиво, на выбор. Я, дабы показать, какое я ненапыщенное не ничтожество, налегал на пиво.
После завтрака мы с Лэнд взяли двух псов и пошли прогуляться по пустоши. Сидели на траве в тени дерева, курили. В какую-то из минут она откинулась на спину, развела в стороны руки и мне показалось, будто она ожидает, что я ее поцелую, — однако мне почему-то не хватило храбрости. День оказался слишком долгим, да и ее родные сильно на меня подействовали.
Так что я спросил:
— Почему мне не должен понравиться Гарсингтон? Я-то думаю, как раз наоборот.
— Да нет, не понравится. Что бы ты собой ни представлял, Логан, ты не сноб.
— Откуда ты знаешь, что я не сноб?
Она уставилась на меня обычным ее неотрывным взглядом:
— У меня на них чутье. Ненавижу снобизм. Если бы я заподозрила тебя в нем хоть на секунду, то никогда не пригласила бы к нам завтракать.
— Но я думаю, что во мне, возможно, сидит интеллектуальный снобизм, — сказал я.
— Ну, это простительно. Это продукт ума, а не классовых предрассудков. Именно социальный снобизм портит нашу страну. Во всяком случае, так говорит Хью.
К чаю мы вернулись в дом. Договорились вместе сходить в синематограф. Возможно, там я ее и поцелую, так я теперь думаю, — в темном зале, где мне не будет виден этот ее взгляд.
Пятница, 24 июля
К обеду пришел мистер Прендергаст. Он начинает мне нравиться — сдержанный, рассудительный, вдумчивый человек. Со мной он немыслимо вежлив, — взвешивает каждое оброненное мной замечание, как если бы то представляло собой глубокую философскую мысль. „Да, определеннейшим образом, здесь прохладно не по сезону, Логан“, „И действительно, почему англичане подают к баранине мятный соус?“. Не хочу никого обидеть, однако я и до конца дней моих не сумею понять, что он нашел в маме — и наоборот.
Неожиданная телеграмма, а следом звонок от Родерика Пула. Мы с ним завтракаем на следующей неделе. Прошло лет, наверное, десять с тех пор, как я в последний раз видел его — в Монтевидео, моем утраченном доме, на моей родине. А следом почтовая карточка от Лэнд — из Корнуолла. Что она там делает? Почему ничего мне не сказала? И как же наш поход в синематограф? Прежде чем она вернется, я уеду с Диком в Испанию. Как это утомительно.
Среда, 29 июля
Родерик стал таким гладким. Пополнел, волосы поредели, однако на мир он по-прежнему взирает сквозь призму присущего ему ленивого цинизма. Мы отправились в „Этуаль“ на Шарлотт-стрит — очень приятное место. Родерик работает редактором в издательской фирме „Спраймонт и Дру“, отвечает там за учебники и детские книжки. „Эгоманию детского писателя надо испытать на себе, иначе в нее ни за что не поверишь“, — сказал он.
Перед самым входом в ресторан мы остановились на тротуаре, и он основательно оглядел меня, заставив поворачиваться так и этак.
— Ну, что же, ты определенно получшел, — сказал он, — да еще и такой нарядный.
Мы начали с устриц.
— Как подвигается твоя книга? — спросил он.
— Какая книга?
— Ну, ты ведь наверняка пишешь книгу?
— Между прочим, пишу. Как ты догадался?
— Так ты же еще десятилетним мальчишкой говорил мне, что собираешься стать писателем.
Меня это сообщение странно порадовало: как некое подтверждение моей дальнейшей судьбы. Или я просто сентиментальный юный дурак? Родерик был в ударе. Сказал, что я обязан отдать „Воображенье человека“ в „Спраймонт и Дру“, иначе он перестанет со мной разговаривать.
Понедельник, 3 августа
Благословенный сплав августовского Парижа: туристы и жара на бульварах, — впрочем, ресторан, в котором мы с Беном обедали, был почти пуст. После мы гуляли по quais
[29]
Сены — в сладостном, ласковом ночном тепле. Бен уже выглядит лет на десять старше меня, однако, похоже, с искренним интересом слушает мои рассказы об Оксфорде и о запутанной ситуации Питер-Тесс.
