Среда, 15 апреля
Сегодня Питер перешел в католическую веру. Он просил меня стать его крестным отцом, но я отказался — на том основании, что буду неискренним. По-моему, он немного обиделся, ну да и ладно. Спросил также, нельзя ли ему прислать мне рукопись романа о Тесс: „для сверки фактов“. Судя по всему, роман уже почти закончен. Честно говоря, меня мутит от мысли, что придется его читать.
Понедельник, 4 мая
Был в Би-би-си, еще одна передача на Испанию — судя по всему, нас обуревают страхи перед вторжением немцев на Канары. На обратном пути встретил Луиса Макниса
[124]
, — я едва с ним знаком, тем не менее, он почти вогнал меня в краску, расхваливая „Конвейер женщин“. Спросил, чем я занят, я ответил — ничем, свалив все на войну. Он сказал, что понимает мои чувства, однако мы должны продолжать писать, — война может продлиться еще пять, а то и все десять лет, нельзя же жить в подобии художественного морозильника. „Чем станет тогда наша жизнь? „Что вы писали во время войны?” — не можем же мы просто ответить — ничего“. Мы в общих чертах поговорили об адаптации „Конвейера женщин“ для радио и оба выразили озабоченность тем, что роман может оказаться для нее жестковатым. Как бы там ни было, он поселил во мне вдохновение — встреча с другим писателем неизменно вдохновляет меня, я осознаю, что мы состоим в некоем тайном братстве, даже если все сводится только к выслушиванию нытья и стенаний собрата. Я вернулся домой, перечитал уже написанные главы „Лета“. Они оказались ужасными. Вышел в сад и сжег все написанное в мусорной печи. И не жалею об этом — на самом-то деле, испытываю облегчение. Впрочем, меня немного беспокоит то, что может сказать Родерик об авансе, уже несколько лет как потраченном…
Четверг, 28 мая
Ян [Флеминг] заглянул нынче утром ко мне в кабинет с какой-то папкой в руке и стал пристально меня разглядывать. В кабинете был Пломер, сказавший: „Осторожно, Логан, судя по его виду, ему только что вскочила в голову какая-то мысль“. Я поинтересовался, что в папке, и Ян ответил — мое личное дело. „Стало быть, „Г“ означает Гонзаго, — сказал он. — И вы наполовину уругваец, родившийся в Монтевидео — как очаровательно. Насколько хорош ваш испанский?“. Я ответил, что говорить говорю, хоть и посредственно. Ян еще раз оглядел меня и кивнул. „Мне кажется, мы используем вас не в полную силу, Логан“ — сказал он. Меня все это на какое-то время немного встревожило, но теперь я не думаю, что имеет смысл пытаться выяснить в чем там дело — просто Яну нечем заняться, вот он и пытается родить еще одну из своих безумных идей.
[Июль-август]
Разъезды. Фрейя и Стелла — в Чешир. Я на неделю присоединился к ним. Затем десять дней в Девоне, с Липингами. Щемящий август. Внезапная депрессия от мысли, что мы воюем уже три года, почти. Я вспоминаю нашу жизнь в полные треволнений и тревог тридцатые годы, и они кажутся мне сгинувшим золотым веком.
[Август]
Вернулся из Девона. Водил Стеллу к маме, которая вдруг сильно постарела. В конце концов, ей шестьдесят два. Она внезапно начала вспоминать Монтевидео, что на нее не похоже: ей всегда так хотелось уехать в Европу и даже Бирмингем казался экзотическим городом. Однако сегодня мама, пока мы сидели в ее запущенной комнате, и Энкарнасьон мыла в единственной раковине чайные чашки, сыпала жалобами. Логан, сказала она, я обратилась в una patróna [хозяйку пансиона] — это меня унижает. Мне захотелось сказать ей, что если бы она не позволила Прендергасту промотать оставленное нам отцом небольшое состояние, мы жили бы сейчас в куда большем комфорте, — да не хватило духу. Я заметил, что она теряет вес, это ее и старит — мама всегда была „пышечкой“. Теперь уж нет. Стеллу она очень любит и эта любовь мирит ее с потерей Лайонела и аристократической снохи. И она, и Энкарнасьон упиваются светлой кожей и волосами Стеллы, ее голубыми глазами, как если бы та была своего рода генетической шуткой. Они зачарованно разглядывают ее, подчеркивая самые обычные вещи: „Смотри, как она открывает буфет“, „Смотри, снова шмыгает“, „Ты погляди, как она играет с куклой“. Выглядит все это так, точно ни один ребенок в истории подобных подвигов еще не совершал. Беря девочку на руки, они то и дело целуют ее — ручки, колени, уши. Стелла, собранная и терпеливая, не противится этим вольностям. Когда мы уходили, я, закрывая дверь, услышал плач и стенания.
Четверг, 17 сентября
Письмо от Родерика с намеками на возможность судебного преследования и требованием вернуть аванс за „Лето“. Одновременно — появление машинописной копии романа Питера Скабиуса со зловещим названием „Вина“. Первое предложение: „Саймон Трампингтон никогда не думал, что тяжеловозы будут отождествляться у него с красивой девушкой“. Не вынесу я этого чтения, потому что знаю — эксплуатация недолгой, несчастливой жизни Тесс внушит мне отвращение и только выведет из себя.
Пятница, 18 сентября
Написал Питеру — наврал, — что прочел роман в один присест, что считаю его сделанным „мастерски“ (очень удобное слово), что это „превосходная дань“ Тесс, похвалил за отвагу, которая потребовалась, чтобы написать столь мучительную и т. д. и т. п. Сделал одно предложение — переменить имя героя, которое слишком отзывает П. Г. Вудхаузом. Написал, что перечитаю роман, когда буду в более спокойном состоянии, — надеюсь, мне все же удастся когда-нибудь принудить себя к этому.
Понедельник, 12 октября
Заявились очень довольные собой Флеминг и Годфри и велели мне укладывать вещи, необходимые в тропиках. „Вы отправляетесь в солнечные Карибы, — сказали они, — вот же везучий такой и разэдакий“. Очень смешно, ответил я, оставьте ваши шуточки для новичков. Однако они не шутили: герцог Виндзорский вот-вот снова войдет в мою жизнь.
Пятница, 30 октября
Нью-Йорк. Меня временно повысили до чина коммандера, сижу теперь в отеле в центре города, поджидаю мою новую команду. Я полагаю, — если называть вещи своими именами, — что стал шпионом и отправлен следить за Герцогом и Герцогиней. Чувствую себя немного неловко.
Флеминг и Годфри посвятили меня в предысторию. Герцог без особой охоты, но с прилежанием осваивал новую для него роль губернатора Багам. Он подружился со шведским мультимиллионером по имени Алекс Веннер-Грен (основателем компании „Электролюкс“), — человеком, нажившим огромное состояние на пылесосах и холодильниках и, подобно многим богатым обитателям Нассау, не желающим платить с этого состояния никакие налоги. Багамы устраивают Веннера-Грена не только тем, что там не берут налогов, само географическое положение их позволяет ему держаться поближе к Южной Америке, в которой у него имеются все разрастающиеся деловые интересы. Он и Герцог сблизились — вместе обедали, Веннер-Грен ссудил Герцогу свою яхту, — но затем, в июле прошлого года, Соединенные Штаты внесли Веннер-Грена в черный список и объявили его приспешником нацистов. Британия последовала их примеру, и Герцог вынужден был объявить своему другу, что въезд на Багамы для него закрыт.
