И все же, эти утра в галерее — время до появления клиентов и Мориса — доставляют мне наслаждение. Мы расположены на втором этаже, и я стою у окна, глядя вниз, на Мэдисон, наблюдая за прохожими и машинами. Хельма приносит мне чашку кофе, я выкуриваю первую за день сигарету. В такие мгновения я думаю, что мне все это снится — никак не могу поверить, что живу и работаю здесь, что в жизни моей возникла такая возможность.
Сегодня вечером к Аланне. Целый уик-энд вместе, поскольку дети уедут к ее бывшему мужу. Собираемся поискать для меня квартиру на Гринич-Виллидж. Я думаю, мне следует быть поближе к месту, где разворачиваются основные события.
Воскресенье, 23 сентября
Отыскали на Корнелиа-стрит, невдалеке от Бликер, маленькую квартирку. Цокольный этаж кирпичного, стоящего в плотном ряду других таких же, дома (и что меня так тянет в цокольные этажи? Почему я люблю полуподземную жизнь?), — не меблированная: спальня, гостиная, кухонька и душевая. Два этажа над нею занимает итальянское семейство.
Приятно было получить на этот уик-энд всю квартиру Аланны в собственное наше распоряжение. Я нахожу Аланну очень сексуальной: есть что-то остро обольстительное в ее изумительных зубах и совершенных, ухоженных светлых волосах. При этом волосы на лобке у нее блестящие, темно-карие — глядя на нее, входящую голой в спальню с графинчиком „мартини“ и двумя бокалами, я задумываюсь, не этот ли драматичный контраст и возбуждает меня так сильно. Сексом мы, пока что, занимаемся очень правоверным — презерватив, „позиция миссионера“, — однако что-то в ней вызывает во мне желание разгуляться вовсю. Она высока, широка в кости, у нее острый ум законницы. Чрезвычайно озабочена детьми и тем, как они познакомятся со мной (хотя зачем мне с ними знакомиться?). О прежнем муже отзывается уничижительно („слабый, жалкий человек“) — он, оказывается, тоже юрист. Аланне тридцать пять. У нее большая квартира на Риверсайд-драйв с живущей тут же служанкой. При зарплате Аланны да еще и алиментах, она очень хорошо обеспечена. А я просто радуюсь, что после парижского кошмара снова начал функционировать сексуально. И благодарен США за эту славную, уверенную в себе женщину. Приезд в эту страну — лучшее, что я когда-либо сделал.
Аутридж назвал меня циклотимиком — человеком, страдающим маниакально-депрессивным психозом, но только слабо выраженным — по каковой причине он, если верить его словам, и не стал подвергать меня лечению электрошоком. Он дал мне имя и адрес нью-йоркского психиатра — на случай, если я ощущу потребность в консультациях. Однако я думаю, что диагноз его неверен: никаким маниакально-депрессивным психозом я не страдаю, ни слабо, ни сильно выраженным. Я думаю, в Париже меня настиг отсроченный, понемногу набиравший силу нервный срыв, начало которому было положено, когда я возвратился из Швейцарии и узнал, что Фрейя и Стелла мертвы. Спустя почти три года, он, наконец, сдетонировал — благодаря Одиль или, вернее, благодаря моей неудаче с Одиль. (Что, кстати сказать, сталось с Одиль? Я думал, она поедет в Нью-Йорк. Надо будет спросить у Бена), а теперь я здесь, в Нью-Йорке, и это выглядит так, словно в жизни моей подняли шторы и все наполнилось светом. Солнце заливает дом.
Четверг, 11 октября
Прекрасный, свежий нью-йоркский денек. В резко очерченных тенях и ярком солнечном свете эти здания выглядят великолепно — они такие вызывающе неевропейские. Нам не нужны ваши кафедральные соборы и крепости, обнесенные рвами замки и георгианские террасы, словно бы говорят они, — у нас есть нечто совершенно другое, мы говорим на другом языке, у нас свое представление о красоте. Хочешь — бери, не хочешь — не бери. Сравнения бессмысленны и излишни.
Морис явился сегодня в три часа дня, притащив четыре никудышных холста (мазки и пятна первичных цветов) какого-то шарлатана по имени Хьюз Делахей — по 500 долларов каждый. За такие деньги я мог бы купить Поллока, — если бы захотел. Я запротестовал, мягко — капитал наш быстро убывает, а я еще не купил ни единой вещи, — указал, что мы не сумеем сбыть Делахея и за два месяца. Логан, покровительственно ответил он, вы слишком старомодны, как папа, в этом городе надо поворачиваться, иначе ничего не добьешься. Мне удалось сдержаться. Иронический комментарий к недавним моим напыщенным словесам. Пожалуй, стоит дать Бену знать о происходящем.
Сегодня иду на Джейн-стрит, в кооперативную галерею Джанет Фелзер. От Мориса я это приглашение утаил. А завтра переезжаю на Корнелиа-стрит.
Пятница, 12 октября
Увидел первую в Нью-Йорке картину, которую мне захотелось купить — некоего Тодда Хьюбера. Джанет подержит ее для меня. Каким-то образом — оба надрызгались, да Джанет еще и скормила мне некую таблетку, — мы очутились в одной постели на 47-й улице. Проснулся с таким чувством, точно я в аду, и услышал какое-то шевеление в ванной комнате. Потом оттуда появилась голая Джанет, скользнула в постель. Голова моя раскалывалась от похмелья. Она прижалась ко мне и только тут я понял, что случилось. Она маленькая, костлявенькая, с совершенно плоской грудью — не mon truc
[165]
, собственно говоря — но есть в ней нечто озорное, шаловливое и порочное, и это возбуждает. Я подошел к холодильнику, достал бутылку пива. Эй, сказала она, и мне тоже пива дай, я чувствую себя совсем дерьмово. Мы с полчаса просидели в постели, попивая пиво и болтая. Ни она, ни я дать свидетельские показания о происшедшем прошлой ночью готовы не были, однако, так или иначе, пиво сработало и мы занялись любовью. Звуки движения по 47-й улице. Наши пивные, с отрыжечкой поцелуи. Забавное обезьянье личико Джанет подо мной, глаза зажмурены. Когда я кончал, она сказала: только не рассчитывай на скиду за Хьюбера.
Вторник, 23 октября
Корнелия-стрит. Уоллас телеграфировал, что нашел в США издателя для „Виллы“ — „Бакнелл, Данн и Вейсс“. Настаивает, чтобы я сам позвонил мистеру Вейссу, никак не меньше, тот страшно обрадовался, узнав, что его автор в настоящее время проживает в Нью-Йорке. Аванс всего в 250 долларов, однако нищим выбирать не приходится.
Купил Хьюбера за 100 долларов, а затем снова купил, уже для себя, за 300 (наша обычная наценка в 200 процентов — по крайности, „Липинг и сын“ получили, наконец-то, прибыль от продажи произведения современного искусства). „Земной ландшафт № 3“, так это называется. Продолговатая картина — густые полосы коричневой и черной краски, кое-где отскобленной и содранной, кое-где выровненной и покрытой подобием патины. В одном из угловых схождений мазков помещен грубый ромбоид грязновато-кремового цвета. Возможно, все дело в том, что он немец (его настоящее имя Табберт Хьюбер), но в картине Тодда ощущаются подлинные весомость и значительность. В ней присутствует композиция. Она полностью абстрактна, однако название ее подталкивает к своего рода метафорической интерпретации. По-настоящему впечатляют только Хьюбер и голландец по фамилии де Кунинг. Оба умеют рисовать. А это помогает.
Вторник, 13 ноября
