Солнце встало, а Манечка все шла и шла, тащила на ногах свои валенки, уже не замечая и не думая, какие они тяжелые. После полудня вышла на перекресток. Поперек – дорога накатанная. Со стороны деревни Сугристой повозка едет, запряженная жеребцом.
– Но-о-о!
Манечка замахала руками:
– Дядечка, стой!
Повозка остановилась.
– Куда тебе? – спросил у нее старик с вожжами в руках.
– До Муртука.
– Я до Муртука не поеду. Прыгай в кошевочку, до Скотопрогонного довезу.
У Скотопрогонного Манечка вылезла из повозки и дальше пошла пешком. До Нарвы добралась к вечеру и уже в темноте переползла Ману по тонкому льду. На другом берегу съела блины.
В деревню Колбу пришла поздней ночью. Сил уже не осталось, поэтому постучалась в ворота первого с краю дома.
Скрипнула дверь, с крыльца крикнула женщина:
– Ихто там?
– Пустите переночевать, – жалобно попросилась она.
– Самим нечего жрать. Иди-ка, девка, отсюда!
Манька стучалась во все ворота. Одни ее прогоняли, и она ковыляла к другим, пока не дошла до конца деревни. Осталась одна хата, дальше – река Колба. Холодина, ноги окоченели, руки ничего не чувствовали. Это была последняя возможность остаться в живых, и Манечка постучалась в ворота. В темноте растворилась калитка, и вышла старуха.
– Кто здесь?
– Бабушка, переночевать бы… Пустите, – простонала она.
– Заходи.
В избе было натоплено. Манька села на лавку, прижалась к теплой стенке и замерла. Старуха сунула в печку чугун и, когда его вытащила, дала Маньке теплой воды. Зачерпнула ковшиком, полила на руки. Потом усадила за стол. Высыпала в чашку вареной картошки, луку порезала мелко-мелко, залила холодной водой, намесила туда соли.
Манька осторожно откусила картошку, зачерпнула ложкой резаный лук. Проглотила, и по ее щекам полились теплые слезы.
– Не плачь, – сказала старуха и потрогала Манькин живот. – Мужика народишь. Слабеньким будет, да выживет. – Она погладила ее по голове. – А как вырастет – станет большим начальником.
Утром, провожая Маньку в дорогу, старуха дала ей жменьку подушечек, конфет с фруктовой начинкой. Маня завернула их в тряпку и поклонилась.
По льду переползла реку Колбу. К обеду осилила около десяти километров и, наконец, подошла к Муртуку. На краю села спросила какую-то бабу:
– Где живет Мария Саввична?
Та показала дом ее тетки.
Во дворе пилили березу. Женщина тащила пилу в одну сторону. В другую тянули две девочки: маленькая за ручку, постарше – за ремешок.
Заметив Манечку, все трое стали на нее молча смотреть.
Она подошла ближе, протянула руку и разжала ладонь.
На ней лежали подушечки.
* * *
Мороз стоял градусов сорок. Детей отправили в хату, обутки у них были плохонькие. С теткой распилили березу на чурочки. Стали колоть топором. Когда чурочки мороженые, они хорошо колются.
Как стемнело, Мария Саввична затопила баню по-черному, пока разводила – двери открыты. Выгребла из печки золу, бросила в чугун с кипятком – вот тебе щелок. Им мылись, им и стирали.
Когда Манька разделась, тетка спросила:
– Нагуляла или от мужа?
– Нагуляла, – сказала она, потупив глаза.
– Сюда отправила мать?
Маня кивнула.
Мария Саввична помыла ей голову щелоком. Одежду постирали и бросили жарить на горячие камни, чтобы вывести вшей.
В хате тетка надела на нее свою последнюю, старенькую рубаху, обрезала длинные волосы и гребенцом стала вычесывать вшей.
– Мамань, – спросила старшая дочка. – Манечка к нам пришла насовсем?
– Тебе какая печаль, – сказала ей тетка. – Постелю в кухне за печкой, там будет спать.
Конфеты Мария Саввична поровну разделила. Себе не взяла ни одной, зато Манечку не обидела, и ей и девочкам досталось по три подушечки. Вывалила в сковороду вареной картошки, не для того, чтобы жарить, жарить-то не на чем, просто в хозяйстве не имелось другой посуды. Набросала в воду луку и соли, совсем как колбинская старуха.
Потом все ели картошку и по очереди черпали похлебку с соленым луком.
Перед сном тетка полезла в сундук и достала оттуда платье из ситчика. Юбка татьянкой, по синему полю – цветы. Рукавчик – три четверти, воротник хомутом.
– На-ко примерь…
– Это мне? – Маньке не верилось, что за просто так можно получить платье невиданной красоты.
– Мне уже его не носить. – Мария Саввична поглядела на торчащий Манькин живот. – Оно и ты уж не девка, но все – помоложе. Юбка широкая, накроешь сверху живот. Утром пойду в контору. Устрою тебя на работу. Что ребеночка нагуляла, особенно не рассказывай. Говори, что от мужа, иначе бабоньки заклюют. Карточки на продукты тебе предоставят, как-нибудь проживем. А там, гляди, и паспорт получишь. В колхозе-то паспортов не дают.
– Зачем он мне, – тихо сказала Манечка.
– Война кончится – в город уедешь.
– Куда мне в город с дитем…
Тетка бросила на лавку тулуп, сверху положила подушку.
– Своей фуфайкой накроешься. – Она задула на припечке лучину. – Спи. Завтра, может, на работу пойдешь.
Манечка легла, накрылась фуфаечкой, и ей стало так хорошо, как уже давно не бывало.
Глава 28
Типун на язык
Дайнека вместе с Сергеем спустилась на лестничную площадку второго этажа, где никого не было.
– Я твердо уверена, что в ту ночь с Полежаевой был Родионов, – сказала она.
– Значит, ты его видела?
– Сначала мне показалось, что все очень глупо.
– Почему? – спросил у нее Сергей.
– Мне показалось, что он остановился на втором этаже и что-то выпил.
– И что в этом глупого?
– Как ты не понимаешь… Убить Полежаеву, сбежать вниз по лестнице и вдруг остановиться, чтобы попить кефиру.
– Или хлебнуть коньяка, – вставил Сергей.
Но Дайнека не поддержала его версию.
– Все равно – глупо. В такие моменты – дай Бог ноги.
– А что это значит?
– Что именно? – удивилась она.
– Ну, про ноги… Ты сейчас сказала про ноги.
– Это поговорка такая. Неужели не слышал?
Сергей помотал головой.
– Никогда.
– Моя бабушка так говорит. Дай Бог ноги – это значит, нужно бежать как можно быстрей.
