— Погромче, пожалуйста, мистер Китинг.
— В целом создаётся впечатление непродуманности композиции, архитектурной безграмотности. Нет чувства… нет чувства структуры, чувства красоты, творческого воображения, нет… — он закрыл глаза, — художественной целостности…
— Спасибо, мистер Китинг, это всё.
Адвокат повернулся к Рорку и нервно спросил:
— Ваши вопросы?
— У защиты нет вопросов, — ответил Рорк. Так закончился первый день процесса.
В тот вечер Мэллори, Хэллер, Майк, Энрайт и Лансинг собрались вместе в комнате Рорка. Они пришли, не сговариваясь, объединённые одним и тем же чувством. Они не говорили о суде, но напряжённости и сознательного желания избежать неприятной темы не было. Рорк сидел на своём рабочем столе и говорил о будущем химической промышленности. Вдруг Мэллори без всякой видимой причины громко рассмеялся.
— Что случилось, Стив? — спросил Рорк.
— Нет, ничего, я просто подумал… Говард, мы все пришли сюда, чтобы помочь тебе, ободрить тебя, а вместо этого ты помогаешь нам. Ты сам поддерживаешь тех, кто пришёл поддержать тебя, Говард.
В тот же вечер Питер Китинг, мертвецки пьяный, сидел в баре, уронив голову на стол.
В следующие два дня ещё несколько свидетелей дали показания в пользу истца. Всем им в первую очередь были заданы вопросы относительно их квалификации. Адвокат управлял ходом показаний подобно опытному пресс-секретарю. Остин Хэллер заметил, что архитекторы, должно быть, боролись за право выступить на суде, ведь представителям этой, в общем, тихой профессии нечасто выпадает такая возможность для саморекламы.
Никто из свидетелей не смотрел на Рорка. Он смотрел на них. Он слушал их показания и говорил каждому: «У меня нет вопросов».
На место свидетеля взошёл Ралстон Холкомб. В своём мягком галстуке и с тростью с золотым набалдашником в руках он был похож на великого князя или метрдотеля. Показания он давал долго и говорил малопонятным учёным языком. Но закончил он так:
— Всё это бессмыслица, детский лепет. Я мало сочувствую мистеру Хоптону Стоддарду. Пусть случившееся послужит ему уроком. Нашему времени подходит преимущественно стиль Возрождения. Это известный научный факт, и если такие уважаемые люди, как мистер Стоддард, например, отказываются признать это, чего ждать от выскочек, мнящих себя архитекторами, и о всяком сброде вообще? Давным-давно доказано, что все церкви, храмы и соборы можно строить лишь в стиле Возрождения. А как же сэр Кристофер Рен? Ха-ха-ха! Вспомните одно из самых грандиозных культовых сооружений всех времён — собор Святого Петра в Риме. Может, и его тоже нужно усовершенствовать? И если мистер Стоддард не настаивал на приверженности Возрождению, он получил то, что заслуживает. Пусть это будет ему уроком.
Гордон Л. Прескотт был в спортивном свитере, клетчатом пиджаке, брюках из твида и ботинках для игры в гольф.
— Соотношение между трансцендентным и чисто пространственным в этом сооружении абсолютно неприемлемо, — начал он. — Если признать, что горизонтальное пространство одномерно, вертикальное — двухмерно, диагональное — трехмерно, а архитектура есть искусство четвёртого измерения, то ясно, что сооружение, о котором мы говорим, гомолоидально, то есть, выражаясь обычным языком, плоско. В нём совершенно отсутствует ощущение полноты жизни, источник которого — единство в многообразии, или, наоборот, упорядоченный хаос — противоречие в себе, являющееся неотъемлемым свойством архитектурного сооружения. Я пытаюсь выражаться как можно яснее, но нельзя рассуждать о диалектике, прикрывая её ради тугодумов-обывателей фиговым листком логики.
Джон Эрик Снайт сдержанно и спокойно подтвердил, что он использовал Рорка в своей конторе, но Рорк, по его словам, оказался ненадёжным, не заслуживающим доверия, непорядочным работником и начал свою карьеру с того, что переманил у Снайта клиента.
На четвёртый день суда адвокат истца вызвал последнего свидетеля.
— Мисс Доминик Франкон! — торжественно объявил он. Мэллори ахнул, но никто его не услышал; Майк предостерегающе взял его за руку и держал, чтобы тот успокоился.
Адвокат приберёг Доминик напоследок не только потому, что её показания были важны, но и потому, что он не знал, что она намерена говорить, и это его тревожило. Она была единственным свидетелем, чьё выступление не было подготовлено; она отказалась репетировать его. В своей рубрике она ни разу не упомянула храм Стоддарда, но адвокат просмотрел её более ранние статьи о работах Рорка; кроме того, привлечь её в качестве свидетельницы советовал Эллсворт Тухи.
Доминик поднялась на возвышение, медленно обвела глазами зал. Она была поразительно красива, но казалось, что её красота — что-то отвлечённо-обезличенное, ей не принадлежащее. Её красота, казалось, присутствует в этом зале сама по себе. Доминик была похожа на не до конца явившееся видение, жертву на эшафоте, человека, стоящего ночью на палубе океанского лайнера.
— Ваше имя?
— Доминик Франкон.
— Ваша профессия, мисс Франкон?
— Журналистка.
— Вы автор блестящей рубрики «Ваш дом» в нью-йоркском «Знамени»?
— Я веду рубрику «Ваш дом».
— Ваш отец, Гай Франкон, известный архитектор?
— Да. Моего отца просили дать показания. Но он отказался. Он сказал, что это сооружение, храм Стоддарда, ему не нравится, но вся эта возня недостойна порядочных людей.
— Мисс Франкон, давайте не будем отклоняться от сути. Мы очень рады видеть вас здесь, поскольку вы единственная женщина-свидетель, а у женщин всегда сильно ощущение религиозной веры. А поскольку вы к тому же авторитет в области архитектуры, вы, конечно, достаточно компетентны и можете представить здесь то, что я со всей почтительностью назову женской точкой зрения на ситуацию. Скажите, пожалуйста, своими словами, что вы думаете по поводу храма Стоддарда?
— Я думаю, что мистер Стоддард совершил ошибку. В его правоте не было бы сомнений, если бы он требовал возмещения стоимости работ не по реконструкции, а по сносу здания.
Адвокат явно вздохнул с облегчением:
— Объясните, пожалуйста, почему вы так думаете?
— Вы слышали объяснения всех свидетелей, выступавших передо мной.
— Можно ли понимать это так, что вы поддерживаете все предыдущие показания?
— Полностью. Даже больше, чем сами свидетели. Они говорили очень убедительно.
— Объясните, пожалуйста, мисс Франкон, что вы хотите этим сказать?
— То, что сказал мистер Тухи: это сооружение — угроза всем нам.
— Так-так.
— Мистер Тухи всё очень хорошо понимает. Можно мне пояснить это своими словами?
— Безусловно.
— Рорк воздвиг храм во имя человеческого духа. Он видит в человеке сильное, гордое, чистое, мудрое, бесстрашное существо, способное на подвиг. Во славу именно такого человека он и воздвиг храм. В храме человек должен испытывать душевный подъём. А душевный подъём, по его мнению, мы испытываем от сознания того, что нам не в чем себя упрекнуть, что мы знаем, где правда и как её добиться, что мы призваны жить на пределе своих душевных сил, не стыдясь самих себя, не стыдясь стоять обнажёнными на солнечном свете, не имея никаких злых помыслов. Рорк считает, что душевный подъём — радость, и эта радость дана человеку от рождения. Он считает, что здание, утверждающее духовную чистоту и силу человека, священно. Вот что он думает о человеке и душевном подъёме. Но Эллсворт Тухи утверждает, что этот храм — памятник глубокой ненависти к человечеству. По Эллсворту Тухи выходит, что для того, чтобы возвыситься душой, надо от страха потерять рассудок, упасть и заскулить, как собака. Эллсворт Тухи говорит, что высшая человеческая добродетель — сознание собственной ничтожности и мольба о прощении. Эллсворт Тухи говорит, что человек — существо, которому нужно прощение, и спорить с этим аморально. Эллсворт Тухи считает, что это здание построено во имя человека, земного человека, и тем самым это здание причастилось грязью, а не святостью. Прославлять человека значит, по его мнению, прославлять грубое наслаждение плоти, потому что в царство духа человеку дороги нет. Чтобы войти в это царство, говорит Эллсворт Тухи, человек должен приползти на коленях, как нищий. Эллсворт Тухи — известный гуманист.
