— Сколько экземпляров продано?
— Не знаю. Полагаю, очень немного. Только среди интеллектуалов. Но я слышал, что потом было продано ещё несколько и…
— Вот как? Что происходит, Альва?
— Что? А, ты имеешь в виду некоторые упоминания, которые…
— Я имею в виду, что обратил внимание на то, что этот доблестный камень не сходит со страниц «Знамени» в последние недели. Делается всё очень тонко, достаточно сказать, что мне пришлось изрядно повозиться, пока я не обнаружил, что всё это не случайность.
— Что ты имеешь в виду?
— Почему ты думаешь, что надо что-то иметь в виду? Почему, в частности, это название появляется постоянно в самых неподходящих местах? Один раз в рассказе о полиции, о том, как разделались с неким убийцей, который «храбро пал, как доблестный камень в мочевом пузыре». Дня два спустя на шестнадцатой странице о какой-то идиотской истории в Олбани
{62}: «Сенатор Хазлтон полагает себя независимой сущностью, но может обернуться так, что он окажется просто доблестным камнем в мочевом пузыре». Затем в объявлениях о смерти. Вчера это было на женской странице. Сегодня в комиксах. Снукси называет своего богатого домовладельца доблестным камнем в мочевом пузыре.
Скаррет миролюбиво хихикнул:
— Да, разве это не забавно?
— И я подумал, что забавно. Сначала. Теперь нет.
— Но какого чёрта, Гейл! Разве это главная тема и наши лучшие умы стараются кого-то пропагандировать? Это просто мелкий борзописец, который получает сорок долларов в неделю.
— В этом-то вся и штука. Кроме того, упомянутая книга совсем не бестселлер. Если бы это было так, я мог бы понять, ведь тогда название книги автоматически запало бы в голову. Но это не так. Значит, кто-то сознательно вдалбливает это в головы. Кто и зачем?
— Ну, Гейл, зачем так? Почему кто-то должен об этом беспокоиться? И зачем беспокоиться нам? Если бы речь шла о политике… Но, чёрт возьми, кто сможет получить хоть пару центов за то, что поддерживает идею свободной воли или идею отсутствия свободной воли?
— А тебя кто-нибудь консультировал по поводу такой поддержки?
— Нет. Я уверен, такого человека и не существует. Всё совершенно случайно. Просто многие думают, что это забавно.
— А кто был первым, от кого ты это узнал?
— Не помню… Подожди-ка… Это был… да, мне кажется, что это был Эллсворт Тухи.
— Передай, чтобы всё это прекратили. В первую очередь скажи Тухи.
— Да, если ты настаиваешь. Но это всё, в сущности, чепуха. Просто люди немного поразвлеклись.
— Мне не нравится, когда кто-то развлекается в моей газете.
— Да, Гейл.
В два часа, уже в качестве почётного гостя, Винанд приехал на завтрак, устроенный Национальным конгрессом женских клубов. Он уселся справа от председательницы в гулком банкетном зале, пропитанном запахами цветов на корсажах — гардений и душистого горошка — и жареных цыплят. После завтрака Винанд выступил с речью. Конгресс требовал возможности работы для замужних женщин; газеты Винанда уже много лет боролись против привлечения к работе замужних женщин. Винанд проговорил минут двадцать и умудрился совершенно ничего не сказать, но создать полное впечатление, что он поддерживает всё, что говорилось на встрече. Никто не мог объяснить влияния Гейла Винанда на аудиторию, в особенности женскую; он не делал ничего необычного, голос его звучал глухо, монотонно и с призвуком металла; он был очень корректен, но так, что это выглядело почти сознательной пародией на корректность. И всё же он чем-то завораживал слушателей. Говорили, что на них действует его физически ощутимая мощная мужская сила; это она, когда он говорил о школе, доме и семье, заставляла воспринимать его так, будто он занимается любовью с каждой присутствующей старой ведьмой.
Возвратившись в редакцию, он зашёл в отдел местных новостей. Стоя за высоким столом и вооружившись синим карандашом, он написал на огромном листе типографской бумаги, буквами величиной в дюйм каждая, блестящую и сокрушительную передовицу, обличавшую сторонников предоставления работы женщинам. Его инициалы «Г.В.» в конце статьи выглядели как вспышка голубой молнии. Он не перечитывал написанное — в этом никогда не было необходимости, лишь швырнул на стол первого попавшегося редактора и вышел.
Позже, днём, когда Винанд уже собирался покинуть редакцию, секретарь сообщил ему, что Эллсворт Тухи просит соизволения увидеться с ним. «Просите», — бросил он секретарю.
Вошёл Тухи. На лице его была осторожная полуулыбка, выражавшая насмешку над самим собой и своим боссом, однако это была весьма взвешенная и деликатная улыбка, шестьдесят процентов насмешки было обращено против самого себя. Он знал, что Винанд отнюдь не жаждет его видеть, и то, что его принимают, говорит не в его пользу.
Винанд сидел за своим столом, на лице — вежливое безразличие. Две диагональные морщины слабо проступали у него на лбу, образуя параллель его приподнятым бровям. Это сбивавшее с толку собеседников выражение, которое иногда появлялось у него на лице, создавало вдвойне угрожающий эффект.
— Садитесь, мистер Тухи. Чем могу служить?
— О, что вы, мистер Винанд, я на это и не рассчитываю, — весело произнёс Тухи. — Я пришёл не просить об услуге, лишь хотел предложить свою.
— Какую же?
— Я о Стоунридже.
Диагональные морщины на лбу Винанда проступили ещё сильнее.
— Чем же здесь может быть полезен ведущий газетную рубрику?
— Ведущий рубрику — ничем, мистер Винанд. Но эксперт по архитектуре… — Голос Тухи прозвучал насмешливо и вопросительно.
Если бы глаза Тухи не были нагловато устремлены на Винанда, он был бы тотчас же выброшен из кабинета. Но взгляд его чётко говорил, что Тухи известно, до какой степени Винанду досаждают люди, рекомендующие архитекторов, и с каким трудом тот пытается от них освободиться, а также, что Тухи переиграл его, добившись встречи по вопросу, которого тот не ожидал. Наглость его позабавила Винанда, на что Тухи также рассчитывал.
— Хорошо, мистер Тухи, кого вы мне хотите всучить?
— Питера Китинга.
— Ну и?..
— Извините?
— Давайте расхвалите его мне.
Тухи весело пожал плечами и перешёл к делу:
— Вы понимаете, конечно, что я ничем не связан с мистером Китингом. Я здесь только как его друг — и ваш. — Его голос был приятно неофициален, хотя и несколько растерял свою уверенность. — Честно говоря, я понимаю, что это выглядит банальным, но что ещё я могу сказать. Так уж случилось, что это правда. — Винанд оставался непроницаем. — Предполагается, что я пришёл сюда, потому что считал своим долгом сообщить вам своё мнение. Нет, не моральным долгом. Назовём его эстетическим. Я знаю, что вы стремитесь получить всё самое лучшее. Для столь грандиозного проекта среди работающих ныне архитекторов нет более подходящего, чем Питер Китинг, с его деловитостью, вкусом, оригинальностью, фантазией. Таково, мистер Винанд, моё искреннее мнение.
