— Вполне вам верю.
— Верите?
— Конечно. Но, мистер Тухи, почему я должен обращать внимание на ваше мнение?
— Ну, вообще-то, я являюсь вашим экспертом по архитектуре! — Он не смог скрыть нотку раздражения в голосе.
— Дорогой мистер Тухи, не стоит путать меня с моими читателями.
После минутной паузы Тухи откинулся на стуле и развёл руками в глумливой беспомощности.
— Честно говоря, мистер Винанд, я не рассчитывал, что мои слова будут для вас весомы. Я и не пытался всучить вам Питера Китинга.
— Нет? А что же вы пытались сделать?
— Только попросить вас уделить полчаса человеку, который сможет убедить вас в возможностях Питера Китинга намного лучше, чем это могу сделать я.
— Кто же это?
— Миссис Питер Китинг.
— А почему я должен хотеть говорить об этом с миссис Питер Китинг?
— Потому что она чрезвычайно красивая женщина и в высшей степени упрямая.
Винанд откинул назад голову и громко рассмеялся:
— Господи Боже, Тухи, разве на мне это написано? — Тухи замигал, сбитый с толку. — Право, мистер Тухи, я должен принести вам извинения, если, позволив своим вкусам быть столь явными, стал причиной вашего неприличного предложения. Но у меня и в мыслях не было, что помимо прочих многочисленных филантропических дел вы ещё и сводник. — Тухи поднялся со стула. — Извините, что разочаровал вас, мистер Тухи. У меня нет ни малейшего желания встречаться с миссис Питер Китинг.
— Я и не думал, что оно у вас появится, мистер Винанд. Во всяком случае по моему не поддержанному ничем предложению. Я это предвидел ещё несколько часов назад. Если быть точным, сегодня рано утром. Поэтому я позволил себе приготовиться к ещё одной возможности обсудить это с вами. Я позволил себе послать вам подарок. Когда вернётесь домой, вы найдёте там его. Затем, если почувствуете, что я вполне оправданно ожидал этого от вас, вы сможете позвонить мне и сказать, хотите вы встретиться с миссис Питер Китинг или нет.
— Тухи, это невероятно, но, кажется, вы предлагаете мне взятку.
— Именно так.
— Знаете, за всё, что вы здесь разыграли, вас бы следовало вышвырнуть отсюда — или позволить вам выйти сухим из воды.
— Я уповаю на ваше мнение о моём подарке по возвращении домой.
— Ладно, мистер Тухи. Я взгляну на ваш подарок.
Тухи поклонился и повернулся, чтобы уйти. Когда он уже дошёл до двери, Винанд прибавил:
— Знаете, Тухи, недалёк тот день, когда вы мне надоедите.
— Я постараюсь не делать этого — до поры до времени, — ответил Тухи, ещё раз поклонился и вышел.
Когда Винанд вернулся к себе, он совершенно забыл об Эллсворте Тухи.
Этим вечером в своей квартире Винанд ужинал с женщиной, у которой была белоснежная кожа лица и мягкие каштановые волосы, за ней маячило три столетия отцов и братьев, которые убили бы человека даже за намёк о тех вещах, которые проделывал с ней Гейл Винанд.
Линия её руки, когда она подняла хрустальный стакан с водой к губам, была так же совершенна, как серебряный подсвечник, созданный руками несравненного таланта, и Винанд с некоторым интересом разглядывал её. Пламя свечи рельефно оттеняло её лицо и создавало такую красоту, что он пожалел, что оно живое и он не может просто смотреть на него, ничего не говоря, и думать, что придёт в голову.
— Через месяц-другой, Гейл, — лениво улыбаясь, произнесла она, — когда всё вокруг станет холодным и противным, давай возьмём «Я буду» и поплывём куда-нибудь, где солнце и тепло, как мы сделали прошлой зимой.
«Я буду» — так называлась яхта Винанда, и он никому и никогда не объяснял эту загадку. Многие женщины спрашивали его об этом. Эта женщина тоже уже спрашивала его. И теперь, так как он продолжал молчать, она вновь спросила:
— Кстати, милый, что всё же это значит — я говорю об имени твоей изумительной яхты?
— Это вопрос, на который я не отвечаю, — сказал он. — Один из тех.
— Хорошо. Но не позаботиться ли мне об одежде для путешествия?
— Зелёный идёт тебе больше всего. Он хорошо смотрится на море. Мне нравится смотреть, как он гармонирует с твоими волосами и руками. Мне будет не хватать твоих обнажённых рук на зелёном шёлке. Потому что сегодня последний раз.
Её пальцы, державшие стакан, не дрогнули. Ничто не говорило о том, что это будет последний раз. Но она знала, что ему, чтобы покончить со всем, достаточно этих слов. Все женщины Винанда знали заранее, что им следует ожидать подобного конца и что возражать бесполезно. Спустя минуту она спросила тихим голосом:
— И по какой причине, Гейл?
— По вполне понятной.
Он сунул руку в карман и извлёк бриллиантовый браслет; в отблеске свечей браслет загорелся холодным, блестящим огнём, его тяжёлые звенья свободно повисли на пальцах Винанда. Ни коробки, ни обёртки не оказалось. Он бросил его через стол.
— В знак памяти, дорогая, — произнёс он. — Намного более ценный, чем то, что он призван обозначать.
Браслет ударился о стакан, вызвав в нём звук, подобный тихому резкому вскрику, как будто стекло вскрикнуло вместо женщины. Женщина же не произнесла ни звука. Он понимал, что это отвратительно, потому что женщина была не из тех, которым можно дарить такие подарки в такие минуты, как и другие женщины, с которыми он имел дело, и потому что она не сможет отказаться, как не смогли отказаться другие.
— Благодарю, Гейл, — сказала она, замкнув браслет на запястье и не глядя на него.
Позднее, когда они проходили в гостиную, она остановилась, и взгляд её сквозь полуопущенные веки с длинными ресницами скользнул в темноту, туда, где была лестница в его спальню.
— Позволишь мне заслужить твой памятный подарок, Гейл? — спросила она ровным голосом.
Он покачал головой.
— По правде говоря, я хотел бы, — ответил он. — Но я устал.
Когда она ушла, он остался стоять в холле, думая, что она страдала и это страдание было настоящим, но со временем ничто из этого не будет для неё реальным, кроме браслета. Он не мог припомнить, когда подобная мысль могла вызвать у него горечь. Осознав, что случившееся сегодня вечером касается и его лично, он ничего не почувствовал, лишь удивился тому, что не сделал этого давным-давно.
Он пошёл в библиотеку, уселся и читал несколько часов подряд. Затем бросил чтение, бросил внезапно, без всякой причины, прямо посреди важного высказывания. У него не было никакого желания продолжать чтение. У него не было даже желания сделать усилие продолжить его.
С ним ничего не произошло, ведь происходящее — это реальность, а никакая реальность никогда не могла лишить его сил, здесь же было какое-то огромное отрицание, как будто всё было стёрто, осталась лишь бесчувственная пустота, слегка неприличная, потому что она казалась столь заурядной, столь неинтересной, как убийство с улыбкой благодушия.
