Винанд полуобернулся на своём стуле и посмотрел на Доминик, будто разглядывал неодушевлённый предмет.
— У вашей жены прекрасное тело, мистер Китинг. Её плечи чересчур узки, но это великолепно сочетается со всем остальным. Её ноги чересчур длинны, но это придаёт ей элегантность линий, которую можно увидеть в хорошей яхте. Её груди великолепны, вы не находите?
— Архитектура — занятие грубое, мистер Винанд, — попытался рассмеяться Китинг. — Она не позволяет человеку заниматься высшими видами философствования.
— Вы меня не поняли, мистер Китинг?
— Если бы я не знал, что вы джентльмен, я мог бы вас неправильно понять, но вам меня не обмануть.
— Я как раз и не хочу вас обманывать.
— Я ценю комплименты, мистер Винанд, но мне трудно вообразить, что мы должны говорить о моей жене.
— Отчего же, мистер Китинг? Считается хорошим тоном говорить о том, что у нас есть — или будет — общего.
— Мистер Винанд, я… я не понимаю.
— Должен ли я объяснять?
— Нет, я…
— Нет? Тогда мы оставляем тему Стоунриджа?
— О, давайте поговорим о Стоунридже! Я…
— Но мы об этом и говорим, мистер Китинг.
Китинг обвёл глазами зал. Он подумал, что такие вещи не делаются в подобных местах; праздничное великолепие зала превращало всё в чудовищную нелепость; он предпочёл бы очутиться в мрачном подвале. Он подумал: «Кровь на камнях мостовой — да, но не кровь на ковре в гостиной…»
— Теперь я понимаю, что это шутка, мистер Винанд, — сказал он.
— Моя очередь восхищаться вашим чувством юмора, мистер Китинг.
— Такие вещи… не делаются…
— Ну, вы совсем не это имеете в виду, мистер Китинг. Вы считаете, что они делаются постоянно, но о них просто не говорят вслух.
— Я не думал…
— Вы думали об этом до того, как прийти сюда. Но не возражали. Согласен, я веду себя отвратительно. Я нарушаю все законы милосердия. Быть честным — чрезвычайно жестокое дело.
— Пожалуйста, мистер Винанд, давайте… оставим это. Я не знаю, как себя вести.
— Ну это просто. Вам следует дать мне пощёчину. — Китинг хихикнул. — Вам надо было сделать это несколько минут назад.
Китинг заметил, что его ладони стали влажными, он пытался перенести вес своего тела на руки, которые вцепились в салфетку на коленях. Винанд и Доминик продолжали медленно и красиво есть, как будто они сидели за другим столом. Китинг подумал, что перед ним два совсем не человеческих тела; свечение хрустальных подвесок в зале казалось радиоактивным излучением, и лучи проникали сквозь тела; за столом остались только души, облачённые в вечерние костюмы. Человеческой же плоти не было. Они были ужасны в своём новом облике, ужасны, потому что он ожидал увидеть в них своих мучителей, а обнаружил полнейшую невинность. Он с удивлением подумал — что же они видят в нём, что скрывает его одежда, если не стало его телесной формы?
— Нет? — спрашивал Винанд. — Вам не хочется делать этого, мистер Китинг? Но конечно, вы и не обязаны. Просто скажите, что вы ничего не хотите. Я не возражаю. Тут, за столом напротив, сидит Ралстон Холкомб. Он может с таким же успехом, как и вы, построить Стоунридж.
— Я не понимаю, что вы имеете в виду, мистер Винанд, — прошептал Китинг. Глаза его были устремлены на томатное желе на тарелке с салатом; оно было мягким и слегка подрагивало; его мутило от вида желе.
Винанд повернулся к Доминик:
— Помните наш разговор о некоем стремлении, миссис Китинг? Я сказал, что для вас оно безнадёжно. Посмотрите на своего мужа. Он в этом специалист — без всяких усилий со своей стороны. Вот так оно и делается. Попробуйте как-нибудь с ним потягаться. Не утруждайтесь заявлением, что вы не можете. Я это знаю. Вы дилетант, дорогая.
Китинг подумал, что должен что-то сказать, но не мог, во всяком случае пока салат оставался перед ним. Ужас исходил от этой тарелки, а вовсе не от высокомерного чудовища напротив; всё остальное вокруг было тёплым и надёжным. Его качнуло, и локоть смёл блюдо со стола.
Он пробормотал что-то вроде сожаления. Откуда-то возникла неясная фигура, прозвучали вежливые слова извинения, и с ковра мигом всё исчезло.
Китинг услышал, как кто-то сказал: «Зачем вы это делаете?», увидел, как два лица повернулись к нему, и понял, что говорил он сам.
— Мистер Винанд делает это не для того, чтобы мучить тебя, Питер, — спокойно ответила Доминик. — Всё это ради меня. Посмотреть, сколько я могу вынести.
— Это верно, миссис Китинг, — сказал Винанд. — Но только частично. Основная цель — оправдать себя.
— В чьих глазах?
— В ваших. И возможно, в своих собственных.
— Вам это нужно?
— Иногда. «Знамя» — газета презренная, не так ли? Так вот, я заплатил своей честью за право развлечься, наблюдая, как у других насчёт чести.
Теперь и у него самого под одеждой, подумал Китинг, ничего больше нет, потому что эти двое за столом перестали замечать его. Он был в безопасности, его место за столом опустело. Он поражался, глядя на них сквозь огромно безразличное расстояние: почему же они спокойно смотрят друг на друга — не как враги, не как два палача, но как товарищи?
Поздно вечером за два дня до отплытия яхты Винанд позвонил Доминик.
— Не могли бы вы прийти ко мне прямо сейчас? — спросил он и, услышав в ответ растерянное молчание, прибавил: — О, это не то, что вы думаете. Я всегда придерживаюсь условий договора. Вы будете в полной безопасности. Просто мне надо сегодня с вами встретиться.
— Хорошо, — согласилась она и удивилась, услышав в ответ спокойное «благодарю вас».
Когда дверь лифта открылась в холле его квартиры на крыше, он уже ждал её. Однако он не позволил ей выйти, а вошёл в лифт сам:
— Я не хочу, чтобы вы входили в мой дом. Мы спустимся этажом ниже.
Мальчик-лифтёр удивлённо посмотрел на него. Кабина лифта остановилась и открылась перед запертой дверью. Винанд открыл дверь и помог ей выйти, последовав за ней в свою картинную галерею. Она вспомнила, что туда никогда не допускались посторонние. Она ничего не сказала. Он ничего не объяснял.
Она бродила в молчании вдоль стен, любуясь сокровищами невероятной красоты. На полу лежали толстые ковры, не было ни звука — ни шагов, ни города за стенами. Он следовал за ней и останавливался, когда останавливалась она. Его глаза вместе с её глазами скользили от одного экспоната к другому. Иногда его взгляд перемещался на её лицо. Мимо статуи из храма Стоддарда она прошла не останавливаясь.
Он не торопил, как будто отдавал ей всё. Она сама решила, когда ей уйти, и он проводил её до двери. Она спросила:
— Зачем вам было надо, чтобы я всё видела? Это не заставит меня думать о вас лучше. Хуже — возможно.
