А Китинг говорил Франкону:
— Простите, мистер Франкон, что мы запоздали с чертежами подвального этажа для дома Мюрреев, но, понимаете, вчера Тим Дейвис повздорил с женой, а вы ведь представляете себе, что такое новобрачные, так что, пожалуйста, не судите их строго. — Или: — Это опять из-за Тима, мистер Франкон, простите его, пожалуйста, он ничего поделать не может. Ему сейчас не до работы!
Когда Франкон заглянул в платёжную ведомость своего бюро, он обратил внимание, что самый высокооплачиваемый чертёжник одновременно и самый бесполезный.
Когда Тима Дейвиса уволили, никто в бюро не удивился, кроме самого Тима Дейвиса. Он ничего не мог понять и ожесточился на весь мир до конца дней своих. Ещё он почувствовал, что в целом свете у него есть только один друг — Питер Китинг.
Китинг утешал его, проклинал Франкона, проклинал людскую несправедливость, потратил шесть долларов, угощая в ресторанчике знакомую секретаршу плохонького архитектора, и нашёл новое место для Тима Дейвиса.
После этого он всякий раз вспоминал о Дейвисе с тёплым и приятным чувством. Он изменил судьбу человека, вышвырнул его с одной тропы и запихнул на другую; человека, который для Китинга был уже не Тимом Дейвисом, а лишь абстрактным телом, наделённым сознанием. Почему он всегда так боялся этого непостижимого явления — сознания, которым наделены другие? Ведь ему, Китингу, удалось направить чужое тело и чужое сознание по иному пути, согласно его, Китинга, воле.
По единодушному решению Франкона, Хейера и старшего чертёжника место Дейвиса, вместе с рабочим столом и жалованьем, было передано Питеру Китингу. Но не только это радовало Китинга, более сильное — и более опасное — удовлетворение доставляло ему другое ощущение. Он часто и весело повторял: «Тим Дейвис? Ах да, это тот, которому я нашёл новое место».
Он написал об этом матери. Она заявила подругам: «Мой Пит такой бескорыстный мальчик».
Он послушно писал ей каждую неделю. Письма его были короткими и почтительными. От неё же он получал письма длинные, подробные, полные разных советов. Он редко дочитывал их до конца.
Иногда он заглядывал к Кэтрин Хейлси. После того памятного вечера он не сдержал обещания прийти на другой день. Утром он проснулся, вспомнил всё, что говорил ей, и возненавидел её за то, что сказал ей такое. Но через неделю он вновь пришёл к ней. Она не стала упрекать его, и они ни словом не обмолвились о её дяде. После этого он встречался с ней раз в месяц или в два. Он был счастлив видеть её, но никогда не заговаривал с ней о работе.
Он попробовал поговорить об этом с Говардом Рорком, но попытка не увенчалась успехом. Он дважды заходил к Рорку, с остервенением преодолевая пять лестничных маршей до его комнаты. Он радовался встрече с Говардом, ожидая получить у него поддержку. Питер и сам не понимал, какого рода поддержку он хочет получить и почему её надо искать именно у Рорка. Он рассказывал о своей работе и с искренней заинтересованностью расспрашивал Рорка о бюро Генри Камерона. Говард выслушивал его, охотно отвечал на все вопросы, но при этом у Китинга возникало ощущение, будто все его слова разбиваются о стальной щит в сосредоточенном взгляде Рорка и будто они говорят о совершенно разных вещах. Во время бесед Китинг замечал обтрёпанные манжеты Рорка, его стоптанные ботинки, заплатку на колене — и испытывал большое удовлетворение. Уходил он посмеиваясь, но одновременно ощущал себя как-то очень неуютно. Он не понимал, откуда бралось это неприятное ощущение, и клялся сам себе, что ноги его больше у Рорка не будет, и недоумевал — отчего же он ничуть не сомневается, что придёт сюда ещё не раз?
— Ну знаешь, — сказал Китинг, — у меня пороху не хватит так сразу пригласить её на обед, но послезавтра она идёт со мной на выставку Моусона. А дальше-то что?
Он сидел на полу, опираясь головой на край дивана и вытянув перед собой босые ноги. На нём свободно болталась пижама цвета ликёра «Шартрез», принадлежавшая Гаю Франкону.
Через распахнутую дверь ванной он видел Франкона, который стоял возле раковины, упираясь животом в её сверкающий край. Франкон чистил зубы.
— Прекрасно, — сказал Франкон. Рот его был полон пасты. — Так будет ничуть не хуже. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?
— Нет.
— Господи, Пит, я же тебе вчера объяснил, ещё до того, как всё началось. Муж миссис Данлоп хочет построить для неё дом.
— Ах да, — слабым голосом ответил Китинг, убирая с лица слипшиеся чёрные кудри. — Теперь вспомнил… Боже мой, Гай, как трещит голова!..
Он смутно припомнил званый ужин, на который Франкон привёл его вчера вечером. Припомнил замороженную чёрную икру, которую подавали в глыбе льда, припомнил симпатичное лицо миссис Данлоп и её чёрное вечернее платье из тюля, но так и не мог вспомнить, каким же образом он очутился здесь, в квартире Франкона. Он пожал плечами — в последний год он нередко бывал на разных приёмах вместе с Франконом, и частенько его приносили сюда в беспамятстве.
— Это не очень большой дом, — говорил Франкон, засунув в рот зубную щётку. От этого на одной его щеке образовалась выпуклость, а изо рта торчала зелёная ручка щётки. — Тысяч примерно на пятьдесят. Мелочовка, да и сами Данлопы тоже. Но у миссис Данлоп есть сестра, которая замужем за самим Квимби… тем самым крупнейшим торговцем недвижимостью. Так что вовсе не повредит заполучить подходец к этому семейству. И тебе, Пит, я поручаю разузнать, что ещё можно выжать из этого заказа. Могу я на тебя рассчитывать?
— Конечно, — сказал Китинг, опустив голову. — Ты можешь на меня рассчитывать во всём, Гай…
Он сидел неподвижно, разглядывая пальцы босых ног, и думал о Штенгеле, проектировщике Франкона. Он не хотел о нём думать, но мысли его автоматически возвращались к Штенгелю. И так было уже несколько месяцев — ведь Штенгель воплощал собой вторую ступеньку его карьеры.
Для дружеских отношений Штенгель был недосягаем. Два года все попытки Китинга ломались об лёд его очков. Мнение Штенгеля о нём шёпотом пересказывалось в бюро, но немногие решались произнести его вслух, разве что предварительно расставив кавычки. Штенгель же высказывался открыто, хотя прекрасно знал, что все исправления, с которыми его эскизы возвращались от Франкона, сделаны рукой Китинга. Но у Штенгеля было одно уязвимое место: он давно уже подумывал уйти от Франкона и открыть собственное бюро. Он уже подыскал себе партнёра, молодого архитектора, совершенно бездарного, но унаследовавшего крупное состояние. Штенгель лишь дожидался благоприятной возможности. Китинг очень много размышлял над этим. Он просто не мог думать ни о чём другом. И теперь, сидя на полу в спальне Франкона, он тоже думал об этом.
Через два дня, сопровождая миссис Данлоп по галерее, где экспонировались картины некоего Фредерика Моусона, он окончательно определился с планом действий. Китинг вёл миссис Данлоп через жиденькую толпу, иногда брал её под локоток, позволяя ей уловить его взгляд, чаще направленный на её молодое лицо, чем на картины.
— Да, — сказал он, когда она послушно разглядывала пейзаж, изображающий автомобильную свалку, и старалась придать лицу выражение надлежащего восторга. — Замечательное произведение. Обратите внимание на цвета, миссис Данлоп… Говорят, этому Моусону крепко досталось в жизни. Обычная история — борьба за признание и всё такое. Старо как мир, но очень трогательно. Так происходит в любом искусстве. Включая и мою профессию.
