— Мы все заинтересовались вашей работой. Это ваш первый дом?
— Пятый.
— Ах, так? Конечно. Как интересно. — Она всплеснула руками и отвернулась, чтобы встретить нового гостя.
Хэллер сказал:
— Кого бы ты хотел увидеть первым?.. А вот и Доминик Франкон. Она смотрит на нас. Пошли.
Рорк повернулся; он увидел Доминик, стоявшую в одиночестве на другом конце зала. На её лице не было никакого выражения, даже усилия придать ему какое-то выражение; странно было видеть человеческое лицо, которое являло собой только костную структуру и связки мышц, лицо как чисто анатомическое понятие, подобно плечу или руке, не выражающее никаких ощущений. Она смотрела, как они идут к ней. Её ноги стояли как-то странно: два длинных треугольника, расположенных параллельно, как будто под ними не было пола, лишь несколько квадратных дюймов пространства под подошвами, и она могла устоять, только сохраняя неподвижность и не глядя вниз. Он почувствовал дикое наслаждение, потому что она казалась слишком хрупкой, чтобы вынести жестокость того, что он делал, и потому что она выносила это безупречно.
— Мисс Франкон, разрешите представить вам Говарда Рорка, — начал Хэллер.
Он не повысил голоса, произнося имя; он удивился, почему оно прозвучало так громко; затем подумал, что тишина поглотила и задержала его, но тишины не было; лицо Рорка было приветливо-безразлично, и Доминик вежливо сказала:
— Добрый вечер, мистер Рорк.
Рорк поклонился:
— Добрый вечер, мисс Франкон.
Она сказала:
— Дом Энрайта… — Она сказала это так, будто не хотела произносить эти два слова и будто они обозначали не дом, но то личное, что стояло за ним.
Рорк ответил:
— Да, мисс Франкон.
Затем она улыбнулась заученно вежливой улыбкой, с которой обычно начинают разговор. Она начала:
— Я знаю Роджера Энрайта. Он почти друг нашей семьи.
— Я не имел удовольствия встречаться с друзьями мистера Энрайта.
— Помню, отец как-то пригласил его пообедать. Это был неудачный обед. Отца называют блестящим собеседником, но даже он не мог выдавить ни звука из мистера Энрайта. Роджер просто сидел. Надо знать отца, чтобы понять, какой это был для него удар.
— Я работал у вашего отца, — её рука двинулась и остановилась в воздухе, — несколько лет назад чертёжником.
Рука опустилась.
— Тогда вы можете понять, что отец не мог поладить с Роджером Энрайтом.
— Нет. Он не мог.
— Думаю, я почти нравилась Роджеру, хотя он никогда не простит мне, что я работаю в газете Винанда.
Стоя между ними, Хэллер подумал, что ошибся, — в этой встрече не было ничего странного, в самом деле ничего. Ему было неприятно, что Доминик не говорит об архитектуре, как можно было ожидать; он с огорчением заключил, что ей не понравился этот человек, как не нравились многие, с кем она встречалась.
Затем миссис Гиллспай завладела Хэллером и увела его. Рорк и Доминик остались наедине. Рорк начал:
— Мистер Энрайт читает все городские газеты. Их приносят ему в контору — с вырезанными передовицами.
— Он всегда так делал. Роджер явно ошибся в выборе профессии. Ему следовало бы стать учёным. Он так привязан к фактам и не переваривает толкований.
— Бывает и иначе. Вы знаете мистера Флеминга? — спросил он.
— Нет.
— Он друг Хэллера. Мистер Флеминг никогда ничего не читает в газетах, кроме страниц с передовицами. Но людям нравится слушать, как он говорит.
Она наблюдала за ним. Он смотрел прямо на неё, очень вежливо, как смотрел бы, встретившись с ней в первый раз, любой мужчина. Ей хотелось найти в его лице какой-нибудь намёк на прежнюю ироничную улыбку, даже насмешливость была бы признанием и неким обязательством — она не нашла ничего. Он говорил как посторонний. Он не позволял себе ничего, вёл себя как человек, которого ей представили в гостиной, безупречно выполняя то, чего требовал этикет. Она смотрела на эту любезную официальность и думала, что её платье уже ничего не скрывает от него, что он уже использовал её для потребностей более интимных, чем потребность в пище, которую он ел, — и вот теперь стоит, соблюдая дистанцию, в нескольких футах от неё, как человек, который никоим образом не может себе позволить стать ближе. Она подумала, что он выбрал именно такой способ издеваться над ней, чтобы показать, что он ничего не забыл, но не подаёт виду. Она подумала, что он хочет, чтобы она первой всё сказала, и тогда он заставит её пройти через все унижения принятия их прошлого — потому что именно она первой вызвала бы это прошлое к жизни; и он твёрдо знал, что она не сможет этого не сделать.
— И чем зарабатывает на жизнь мистер Флеминг? — спрашивала в это время она.
— Он производит точилки для карандашей.
— Правда? И он друг Остина?
— У Остина много знакомых. Он говорит, что это его бизнес.
— И ему везёт в этом?
— Кому, мисс Франкон? Я не уверен насчёт Остина, но мистеру Флемингу очень везёт. Он уже открыл филиалы в Нью-Джерси, Коннектикуте и на Род-Айленде.
— Вы не правы в отношении Остина, мистер Рорк. Ему очень везёт. В нашей с ним профессии считается, что человеку везёт, если она не портит его.
— Как вам это удаётся?
— Есть только два пути: или не обращать никакого внимания на людей, или, наоборот, быть внимательным ко всему, что с ними связано.
— А какой предпочтительнее, мисс Франкон?
— Тот, что труднее.
— Но желание выбрать самый трудный можно расценивать само по себе как признание собственной слабости.
— Конечно, мистер Рорк. Но это наименее оскорбительная его форма.
— Если вообще есть в чём признаваться.
Вдруг кто-то продрался через толпу гостей и полуобнял Рорка за плечи. Это был Джон Эрик Снайт.
— Рорк! Надо же, вот не ожидал! — вскричал он. — Рад, очень рад! Сколько лет, сколько зим? Послушай, мне нужно с тобой поговорить! Отпусти его со мной на минуту, Доминик.
Рорк поклонился ей, руки его оставались опущенными, но прядь волос упала ему на лоб, и Доминик не увидела его лица, только рыжую голову, вежливо склонившуюся на короткий момент, а затем он исчез в толпе вместе со Снайтом.
Снайт тараторил:
— Господи! И поднялся же ты за последние несколько лет! Послушай, ты не знаешь, собирается ли Энрайт всерьёз заняться недвижимостью? Я имею в виду, не собирается ли он строить ещё дома?
Появился Хэллер, он оттеснил Снайта и подвёл Рорка к Джоэлу Сьюттону. Джоэл Сьюттон был восхищён. Он почувствовал, что присутствие здесь Рорка развеяло последние его сомнения; это было своего рода свидетельство о благонадёжности Рорка. Пальцы Джоэла Сьюттона сомкнулись на локте Рорка: пять коротких розовых пальцев на чёрном рукаве. Джоэл Сьюттон доверительно сглотнул слюну:
