– О чем речь? – пробормотала она.
Но тут она все поняла.
С ветвей посыпался снег, когда на поляну, тяжело ступая, вышел Бланшар. Он держал радиоприемник так, будто это был пульт дистанционного управления, направляя его на сокола. Он смотрел на него с радостью, граничившей с восторгом, потом заметил Элли.
– Что случилось?
Голос, доносившийся из-за гор и моря, произнес ей в ухо: это твоя мать.
Самолет Сен-Лазара находился в Вене на ремонте. Взлетно-посадочные полосы были занесены снегом. Элли провела ночь в аэропорту и улетела первым утренним рейсом на самолете бюджетной авиакомпании, заполненном шумными семьями и возвращающимися с горных курортов лыжниками.
Салон был окрашен в нестерпимо яркие цвета. Пахло потом, застарелым кремом от загара и свежим пивом. В двух рядах позади кресла Элли ребенка стошнило прямо в проход. В аэропорту Бристоля ей пришлось целый час ждать багаж.
В этот рождественский день железнодорожное сообщение было полностью парализовано. Элли взяла такси от аэропорта до Ньюпорта – шестьдесят пять километров, которые стоили ей почти сто фунтов. Она смотрела в окно на усталый город, на редкие башни небоскребов, высившиеся над линией горизонта, и громоздкие попытки украсить город уличным искусством. Она не была здесь с тех пор, как начала работать в «Монсальвате», и успела забыть, насколько сер ее родной город.
Попасть в больницу даже в качестве посетителя представляет целую проблему – как будто единственный способ облегчения человеческих страданий заключается в том, чтобы максимально усложнить людям жизнь.
Больница Роял Гвент не была исключением из правил. Едва Элли переступила ее порог, как оказалась пленницей совершенно нелепых правил и абсолютно немыслимой и неуместной иерархии, свойственной разве только Византии. Даже архитектурное решение больницы, казалось, было призвано сбивать с толку. Она вспомнила, как в подвале Бланшар говорил о превращении времени в пространство. К тому моменту, когда Элли с большим трудом отыскала нужную ей палату в отделении реанимации, где лежала ее мать, и время, и пространство сжались в светящуюся пустоту.
Ее мать лежала в углу четырехместной палаты. Ее койка была отгорожена ширмой. Над ее кроватью имелось окно – правда, из него можно было увидеть лишь кирпичную стену. Но бедная женщина не видела и этого. Ее глаза были закрыты. Элли с тревогой взглянула на мать и на первый взгляд даже не смогла уловить асимметрию лица, вызванную инсультом. Все тело больной было утыкано иглами и трубками, а мониторы отражали в режиме реального времени все изменения, происходившие у нее в организме.
Элли села на стул, достала коробку швейцарского шоколада, купленную в аэропорту, и положила ее на прикроватный пластиковый столик.
– Она сейчас не может есть.
На лице высокого врача играла улыбка, оскорбившая Элли.
– Что с ней случилось? – Голос девушки сорвался, и она почувствовала, что близка к нервному срыву. – Я ее дочь.
– В рождественское утро она пошла в церковь. После окончания службы она собралась поставить свечку и упала.
Элли мысленно представила эту сцену. Серая строгость церкви Святого Давида, викарий которой никогда не позволял ставить рождественскую елку. Седовласые дамы – в основном там всегда присутствовали дамы – пьют рождественский шерри, когда новость облетает их, словно стая перепуганных птиц. Сквозь толпу протискивается отец Эванс и призывает к спокойствию. В церковный двор въезжает карета «Скорой помощи». Сколько времени можно прождать «Скорую помощь» рождественским утром?
– Ее привезли прямо сюда. В сознание она еще так и не приходила.
– Она?..
Элли не смогла закончить вопрос. Ее разум восстал, отказываясь допускать возможность страшных последствий.
– Не знаю. Симптомы внушают определенную надежду. Все зависит от того, имеются ли у нее скрытые повреждения.
Он имеет в виду повреждения мозга, уныло подумала Элли и посмотрела на лицо матери, его тонкие черты и глубокие морщины. И в этот момент она отметила, что сейчас, насколько она помнила мать, та выглядела более умиротворенно, чем когда-либо прежде.
Врач бросил взгляд на настенные часы.
– Ее поместили в самое лучшее место. Мы позаботимся о ней должным образом, это я вам обещаю.
Элли не знала, сколько времени она просидела рядом с матерью. Врач сказал, что разговор может пойти ей на пользу, и поэтому она говорила. Запинаясь, зачастую со слезами, и честно – как она ни за что не осмелилась бы говорить, если бы мать могла ее слышать. Она рассказала ей о Дуге и его поэме, о Бланшаре и подаренном им кольце, о городах, в которых побывала, и отелях, где останавливалась. Она описала сказочный замок Сен-Лазара, мертвого гуся и ярко-красные капли крови на снегу. До нее вдруг дошло, как мало в ее жизни было событий и впечатлений, не связанных с банком. Иногда девушка на какое-то время погружалась в себя, не замечая, что в эти моменты ее сбивчивые рассказы замирали на полуслове.
Время посещений подошло к концу. Элли шла по коридорам больницы, таща за собой чемодан на колесиках, словно груз вины. Я должна была быть здесь. Перед тем как покинуть палату, она нашла в сумочке матери связку ключей. Ей не оставалось ничего другого, как отправиться домой.
Эту ночь она провела в постели матери. Проснувшись, она первым делом позвонила в больницу. Никаких изменений, все осталось по-прежнему. Поскольку было воскресенье, посещения были разрешены только во второй половине дня. Она долго рылась в чемодане, пока среди непрактично-формальной одежды не нашла джинсы и джемпер. В доме было холодно, и вода в душе оказалась ненамного теплее льда.
Вспомнив, что наверху находится бак, она отцепила от крюка на потолке лестницу и вскарабкалась по ней. Табличка, приколоченная гвоздями под стропилом, свидетельствовала о том, что балки не выдержат ее веса – хотя, возможно, только потому, что все пространство до самой крыши было заставлено коробками. Бак с горячей водой, по всей видимости, располагался где-то сзади, и добраться до него не было никакой возможности.
С упавшим сердцем Элли потянула на себя ближайшую к ней коробку. Связывавшая ее старая лента совсем рассохлась и при первом прикосновении к ней порвалась, словно рисовая бумага. Коробка раскрылась, из нее посыпались на пол листы бумаги и фотографии.
Элли хотелось плакать от отчаяния. На секунду она представила, как оставляет это холодное, лежащее в руинах прошлое, идет в центр города и снимает номер в отеле. Но что-то в куче старых документов на полу привлекло ее внимание. Это была фотография матери. Длинные прямые волосы, а юбка настолько коротка, что Элли невольно передернула плечами. Она никогда не видела ее такой молодой. Мать стояла перед кафедральным собором, обняв за плечи мужчину с красивыми чертами лица, который повернул голову, вопросительно глядя в сторону, как будто в момент съемки что-то отвлекло его внимание.
