Мне и самому надо было бы поразмыслить, прежде чем давать ответ, но не терпелось увидеть, как она отреагирует на то, чего я не успел поведать Виктору Микину, и чего, она, следовательно, не могла знать.
– У всех трех жертв во рту было найдено по золотой запонке, – сказал я. – Все три запонки были помечены инициалами Патрика Айва: Пи Ай Джей. – Ей, как и Пуаро, я объяснил, что центральный инициал, самый крупный, означает фамилию. В отличие от моего друга-бельгийца, Маргарет Эрнст ни на секунду не заподозрила, что цивилизация катится в тартарары, раз уж такая перестановка инициалов стала возможной. Эта новость вообще не вызвала в ней ни шока, ни удивления, что показалось мне необычным.
– Теперь вы понимаете, почему я интересуюсь Патриком Айвом? – спросил я.
– Да.
– Так вы расскажете мне о нем?
– Как я и говорила: завтра. Хотите еще чаю, мистер Кэтчпул?
Я сказал, что хочу, и она вышла из комнаты. Оставшись один, я задумался над тем, не следовало ли мне сразу предложить ей называть меня Эдвардом и не поздно ли сделать это сейчас. Я раздумывал над этим, прекрасно зная, что ничего такого все равно не скажу, и она так и будет обращаться ко мне «мистер Кэтчпул». Это одна из самых бесполезных моих привычек: размышлять о том, что мне следовало или не следовало предпринять, прекрасно зная, как я поступлю на самом деле.
Когда Маргарет вернулась, неся чай, я поблагодарил ее и попросил рассказать о Харриет Сиппель, Иде Грэнсбери и Ричарде Негусе. Преображение было разительным. Без лишних церемоний она выложила мне столько подробностей о двух из троих жертв преступления, что хватило бы на несколько страниц. К моей досаде, блокнот, который я привез с собой в Грейт-Холлинг, остался лежать в чемодане в номере гостиницы «Голова Короля». Оставалось напрягать свою голову и память.
– Если верить деревенским легендам – а число им легион, – то раньше у Харриет был чудо что за характер, – начала Маргарет. – Добрая, щедрая, всегда с улыбкой, веселая, готовая помочь друзьям и соседям, о себе она думала в последнюю очередь, – святая, да и только. Плохого слова ни о ком не говорила; все, что ни случалось с ней, всегда было только к лучшему. Святая простота, как говорят некоторые. Я не очень этому верю. Такое совершенство, какой изображают Харриет-до-Перемены, просто не встречается на свете. Наверное, такой она запомнилась деревенским по контрасту с тем, чем стала потом… – Маргарет нахмурилась. – Возможно, на самом деле она и не кидалась из одной крайности в другую, просто когда люди что-нибудь рассказывают, то исподволь приукрашивают свою историю, добавляют ей драматизма. С другой стороны, потеря мужа, да еще в столь юном возрасте, способна испортить любой характер. Харриет была предана своему Джорджу, а он, говорят, был предан ей. Он умер в одиннадцатом году, в возрасте двадцати семи лет, – взял и в один прекрасный день упал на улице замертво, хотя до того был здоров как бык. Кровяной сгусток закупорил какой-то сосуд в мозгу. Харриет овдовела в двадцать пять.
– Наверное, это было для нее ударом, – сказал я.
– Да, – согласилась Маргарет. – Потеря такого масштаба может оказать сильнейшее влияние на любой характер. Интересно, что некоторые говорят о ней как о наивной простушке.
– А вы так не считаете?
– Наивность предполагает ложно-оптимистическое представление о жизни. Когда человек верит в то, что мир вокруг него добр, а потом с ним вдруг случается подобная трагедия, он может испытать не только печаль, но и обиду, и даже гнев, как будто его обманули. И конечно, когда человеку доводится много страдать самому, ему становится легко обвинять и преследовать других.
Я пытался скрыть свое глубочайшее несогласие с ее словами, когда она добавила:
– Не всем, только некоторым. Извините. Вы ведь привыкли винить во всем только себя, не так ли, мистер Кэтчпул?
– Да я, в общем-то, никого не обвиняю, – ответил я, забавляясь. – Значит, я должен понимать вас так, что потеря мужа оказала негативное влияние на характер Харриет Сиппель?
– Да. Я никогда не знала Харриет доброй, милой. Известная мне Харриет Сиппель всегда была злопамятной ханжой. Она ненавидела весь мир и всех, кто в нем жил, считала своими врагами, не заслуживающими ничего, кроме подозрений. Она видела происки зла во всем и вела себя так, словно именно ей было поручено раскрыть его и нанести ему поражение. Стоило в деревне появиться кому-то новому, как она тут же начинала подозревать, что за ней или за ним водится какой-то отвратительный порок. Она рассказывала о своих подозрениях всем, кто не отказывался ее слушать, и подбивала их искать в поведении человека признаки этого порока. Поставьте перед ней святого, она и у него нашла бы грешок. А если такового, вопреки ожиданию, не оказалось бы, она не погнушалась бы выдумать его сама. После смерти Джорджа для нее не было большей радости, чем обличать зло в других, как будто от этого она сама становилась лучше. Как у нее сияли глаза, когда ей удавалось разнюхать новую гадость…
Маргарет передернуло.
– Можно подумать, что сплетни заменили ей мужа, до того она к ним пристрастилась. Но это была темная, разрушительная страсть, порожденная не любовью, а ненавистью. Однако хуже всего было то, что люди тянулись к ней, прислушивались к ее словам, поддерживали ее, когда она хулила других.
– Почему? – спросил я.
– Никто не хотел следующим попасть ей на язычок. Все знали, что Харриет всегда найдет себе жертву. По-моему, она не прожила бы и недели, если бы ей вдруг не на кого стало изливать свою злость.
Мне вспомнился молодой очкарик и его слова: «Никто не хочет быть следующим».
Маргарет продолжала:
– По ее знаку прихлебатели принимались перемывать косточки кому угодно, лишь бы она не трогала их самих, не вспоминала про их делишки. Таково было представление Харриет о дружбе: кто вместе с ней поливает грязью повинных, с ее точки зрения, в грехе, большом или малом, тот и друг.
– Женщину, которую вы описываете, просто должны были убить, рано или поздно.
– Вот как? А по-моему, женщин вроде Харриет убивают недостаточно часто. – Маргарет подняла бровь. – Вижу, я снова вас шокировала, мистер Кэтчпул. Полагаю, что, как супруга викария, я не должна говорить подобных вещей. Я стараюсь быть хорошей христианкой, но у меня, как у всех, есть свои слабости. Моя заключается в том, что я не умею прощать тех, кто не умеет прощать. Противоречивое заявление, не так ли?
– Похоже на скороговорку. Не возражаете, если я задам вам вопрос: где вы были в прошлый четверг вечером?
Маргарет вздохнула и поглядела в окно.
– Там же, где и всегда: сидела на вашем месте и смотрела на кладбище.
– Одна?
– Да.
– Спасибо.
– Хотите, чтобы я рассказала вам про Иду Грэнсбери?
Я кивнул, не без внутренней дрожи. Интересно, как я буду себя чувствовать, если окажется, что все три жертвы убийства в «Блоксхэме» при жизни были злобными чудовищами? Слова «Да не покоятся они в мире» промелькнули у меня в памяти, а с ними рассказ Пуаро о его встрече с Дженни и о том, как она сказала, что с ее смертью справедливость наконец восторжествует…
