Обнимая Од на прощание, я шепнул ей на ухо, чтобы она передала Эглантине: мне ее не хватает. Был ли я искренен? Без сомнения! Но если бы я был еще более искренен, я мог бы добавить, что нехватки подобного рода никогда и никому особо не мешали жить.
Возвращаясь обратно мимо Сент-Этьенн, я увидел настоящее столпотворение. Перед собором стоял полицейский автомобиль, а изнутри один за другим появлялись статисты, замотанные в покрывала, ассистент со своей хлопушкой, осветители, «дьявол» и Моки собственной персоной, проходя затем между двумя рядами полицейских. Очевидно, все они были изгнаны из храма за проведение съемок без разрешения. Я заметил среди собравшихся Филибера.
— Настроить против себя разом и полицию, и попов — это сильно! — шутливо заметил он. — Моки воистину великий человек!
И, достав журналистское удостоверение, он отправился к режиссеру за интервью.
Наглядное доказательство неверности Квентина я вскоре получил, когда ужинал в «Саламандре» с Филибером и его новой возлюбленной, отвечающей за связи с общественностью в музее Леблана-Дювернуа. Молодой человек, сидевший на таком месте, откуда ему было не видно меня, ужинал в шумной и исключительно мужской компании. Анни — так звали приятельницу Филибера — тут же узнала среди собравшихся Бенуа Москайя, художника, с гладко выбритым черепом, и Вожекаля — рыжего верзилу с лошадиным лицом и гулким смехом, который, кажется, был директором музея кукол в Пуату-Шарант. Четвертым из собравшихся был маленький усатый человечек, почти полностью облысевший, которого я уже видел в нашем квартале. (Это был владелец картинной галереи с улицы Мишле, и за последние несколько недель она полностью преобразилась: новый фасад, новый стиль, новое название. Могу сказать, что, если бы он знал, к чему приведут все эти новшества, он бы от них воздержался.)
Как бы то ни было, в какой-то момент — компания уже приканчивала третью или четвертую бутылку шампанского, — под фальшиво-негодующее «О-о-ооо!», которое хором произнесли трое собравшихся, четвертый из них — Квентин, скорее всего, прося прощения за какую-то недавнюю выходку, нежно склонился к Бенуа Москайю и, обхватив рукой его бритый затылок, поцеловал в губы. Подошедший к нам официант едва не опрокинул на Филибера блюдо даров моря под названием «Руайяль», которое наконец принес.
Когда они уходили, мы как раз принялись за десерт (ломтик торта со свежими смоквами для Анни, абрикосовый пирог для Филибера и персики в вине с миндалем вместо косточек — для меня). Верзила с лошадиной физиономией пошатывался, напоминая клячу в конце трудного пути. Квентин держался более прямо. Он даже узнал меня. Я увидел, что художник крепче притиснул его к себе, не замечая широкой улыбки, которую он мне адресовал.
Через день для меня все прояснилось. Я возвращался домой около семи вечера по улице Мишле. Было уже темно, но уличные фонари не горели, поэтому я еще издалека заметил новую, ярко освещенную витрину бывшей «Галереи современного искусства». Отныне она называлась «Modern paintings».
[128]
И я испытал настоящий шок, когда увидел, что же освещалось a giorno.
[129]
Никаких больше пуделей, птичек и пасторалей! Там было громадное, два на полтора метра, полотно в стиле «ню», изображавшее во весь рост молодого человека азиатской наружности, с насмешливым лицом и небрежно закинутыми за голову руками. Тело его было развернуто на три четверти таким образом, что был виден и его возбужденный член, и изогнутая линия ягодиц. Невозможно было тотчас же не признать в нем Квентина Пхам-Вана, доверенного уполномоченного банка «Сильвер и Уорвик».
Мне тут же пришло в голову, что если только речь не идет о фантастической работоспособности живописца, то для того, чтобы завершить к началу октября столь точный и подробный портрет своей модели (можно было разглядеть даже родинку на шее под левым ухом), он должен был приступить к работе еще летом, и значит, Квентин позировал ему в чем мать родила еще в то время, когда «встречался» с мсье Леонаром.
И я подумал о своем бедном соседе, о той боли, которую он, несомненно, испытает, увидев эту картину, — а как ее не увидеть? Он, как и я, много раз в неделю, а иногда даже в день, проходил по этой узкой улочке, на которой, впрочем, до сих пор не было ничего примечательного, кроме разве что штаб-квартиры коммунистической партии.
Возвращаясь к себе, я увидел, что он дома: сквозь ставни его окон просачивался свет. Сначала я решил зайти к нему и узнать, как у него дела, но потом не решился. Он весь в своих страданиях, и лучше его сейчас не беспокоить. В таком состоянии человек обычно замыкается в себе и не ищет чужого утешения, которое может лишь подлить масла в огонь и разбередить старые раны. Однако, возможно, мне стоило это сделать. Кто знает — быть может, это предотвратило бы катастрофу, по крайней мере частично.
По правде говоря, у меня и без того хватало забот. Со времени смерти дядюшки я почти забросил составление карточек для банковской картотеки. Однако накануне мне пришло из «Flow» грозное письмо с напоминанием, что им нужно десять карточек к 30-му числу. У меня же пока было всего шесть, включая карточку могильщика с кладбища Сен-Аматр, которая была, по сути, не закончена. К тому же им нужны были фотографии интервьюируемых. Что до моего романа… На самом деле я о нем больше не думал. Хотя материала для него было в избытке — я имею в виду забавные случаи из жизни, встречи, неожиданные повороты событий, из которых состояла оксеррская хроника. Например, то, что произошло на следующий день, когда я отправился за покупками.
Со времен убийства жены мясника и ареста его самого мне приходилось ходить в лавку на Парижской улице, где часто выстраивалась очередь. Когда я зашел туда, чтобы купить свежей телятины, то увидел плохо выбритого человека в бейсболке на седоватых космах, падавших на воротник, который обсуждал с продавцом цену на тридцать корзин с овощами и столько же ломтей окорока без шкуры. Я узнал Жан-Пьера Моки, которого наконец увидел вблизи. Колбасник, желая проявить любезность, спросил у него, приехала ли уже Вероник Жанес. Удивленный Моки долго гадал, пока не понял, о чем речь: собеседник принял его за режиссера нескончаемого сериала «Жюли Леско», отдельные эпизоды которого годами снимались в Оксерре. Я не буду повторять слов Моки, которые наглядно демонстрировали, насколько он ценит сериалы телеканала TF1. Однако, шутливо намекнув колбаснику на возможность сняться в небольшой роли в его собственном фильме, Моки добился скидки на закупленные им съестные припасы, оплатить и привезти которые он поручил своему помощнику.
За ним в очереди стоял маленький господин с улицы Сен-Вижиль, бухгалтер на пенсии, которого я часто здесь встречал. Он заговорил с хозяином лавки о судьбе помощницы моего бывшего дантиста. Вчера вечером в региональной газете появилось сообщение о том, что ее нашли. На самом деле она никуда и не исчезала. В отличие от своего начальника, Азулея, который был похищен у нее на глазах. Это произошло восемь месяцев назад, вечером, когда они оба сидели на скамейке в парке Арбр-Сек. (Дантист, оказывается, крутил шашни с ассистенткой!) Несчастной угрожали самыми ужасными последствиями, если она заговорит. Напуганная до крайности, она действительно молчала несколько месяцев.
