– Помнится, вы называли меня д-другом. И говорили, что
вы навеки мой должник. Потом вы предали меня, хотя я доверился вам. Скажите
мне, искренний человек и поклонник Пушкина, неужели служение отечеству
оправдывает любую подлость?
Сирота напряжённо хмурился, ожидая продолжения. Но
продолжения не было.
– Всё. Вопрос задан. Можете на него не отвечать. И
п-прощайте.
Поклонник Пушкина снова сделался красен. Видя, что Фандорин
поднимается, воскликнул:
– Постойте, Эраст Петрович!
– Let us go
[55]
, – устало махнул
Фандорин Тамбе и его племяннику.
– Я не предавал вас! – быстро заговорил
Сирота. – Я поставил Дону условие: вы должны остаться в живых!
– После этого его люди несколько раз пытались меня
убить. Погибла женщина, которая была мне дороже всего на свете. Погибла из-за
вас. Прощайте, искренний человек.
– Куда вы? – крикнул ему в спину Сирота.
– К вашему покровителю. У меня к нему счёт.
– Но он убьёт вас!
– Как так? – Титулярный советник обернулся. –
Ведь он обещал вам оставить меня в живых.
Сирота бросился к нему, схватил за плечо.
– Эраст Петрович, что мне делать? Если я помогу вам, я
предам отечество! Если я помогу отечеству, я погублю вас, и тогда я подлец, мне
останется только покончить с собой! – Его глаза зажглись огнём, –
Да-да, это выход! Если Дон Цурумаки вас убьёт, я покончу с собой!
В окоченевшей душе Фандорина шевельнулось слабое подобие
чувства – это была злоба. Раздувая эту чахлую искорку в надежде на то, что она
разрастётся в спасительное пламя, титулярный советник процедил:
– Да что это вы, японцы, чуть какая моральная
трудность, сразу кончаете с собой! Будто подлость от этого превратится в
благородный поступок! Не превратится! И благо отечества здесь ни при чем! Я не
желаю зла вашему д-драгоценному отечеству, я желаю зла акунину по имени Дон
Цурумаки! Вы что, перед ним тоже в «вечном долгу»?
– Нет, но я считаю, что этот человек способен вывести
Японию на путь прогресса и цивилизации. Я помогаю ему, потому что я патриот!
– Что бы вы сделали с тем, кто убил бы Софью
Диогеновну? Ишь, как глазами засверкали! Помогите мне отомстить за мою любовь,
а потом служите своему отечеству, кто вам мешает! Добивайтесь конституции,
укрепляйте армию и флот, давайте укорот иностранным державам. Неужто п-прогресс
и цивилизация невозможны без бандита Цурумаки? Грош им тогда цена. И ещё. Вы
говорите, вы патриот. А разве может быть патриотом человек, который знает про
себя, что он подлец?
– Мне нужно подумать, – прошептал Сирота и,
опустив голову, направился к выходу.
Дэн подождал, пока он выйдет, бесшумно двинулся следом, но
Тамба остановил племянника.
– Как жаль, что я не понимаю по-русски, – сказал
дзёнин. – Не знаю, что вы ему говорили, но я никогда ещё не видел, чтобы
за пять минут зона самоудовлетворенности под левой скулой так бесповоротно
меняла свой контур и цвет.
– Не спешите радоваться. – Эраст Петрович с тоской
ощутил, что пламя гнева так и не разгорелось – искорка съёжилась, угасла, и снова
стало трудно дышать. – Он сказал, что должен подумать.
– Сирота уже все решил, просто сам ещё этого не понял.
Теперь всё будет очень просто.
* * *
Мастер нинсо, разумеется, не ошибся.
Операция выглядела такой несложной, что Тамба хотел взять с
собой одного Дэна, но Эраст Петрович настоял на своём участии. Он знал, что
будет «крадущимся» обузой, но боялся, что, если не уничтожит Цурумаки
собственными руками, кольцо, стиснувшее грудь, никогда не разомкнётся.
В укромном месте, на высоком берегу моря, переоделись в
чёрное, лица закрыли масками.
– Настоящий синоби, – покачал головой Тамба,
разглядывая титулярного советника. – Только очень длинный…
Масе было велено остаться и стеречь одежду, а когда
фандоринский вассал вздумал бунтовать, Тамба легонько взял его за шею, надавил
– и мятежник закрыл глаза, улёгся на землю и сладко засопел.
Прямо к воротам соваться не стали – там неотлучно сторожили
часовые. Прошли через сад достопочтенного Булкокса. Свирепых мастифов усмирил
юный Дэн: трижды дунул из трубки, и страшилища, подобно Масе, погрузились в
мирный сон.
Проходя мимо знакомого дома с тёмными окнами, Эраст Петрович
всё смотрел на второй этаж, ждал, не шевельнётся ли что-то в душе. Не
шевельнулось.
Перед калиткой, что вела из сада на соседний участок,
остановились. Дэн достал какую-то свистульку, затрещал цикадой.
Калитка беззвучно распахнулась, даже пружиной не звякнула.
Это Сирота позаботился – заранее смазал.
– Туда, – показал Фандорин в сторону пруда, где
темнел силуэт павильона.
Всё должно было закончиться там же, где начиналось. В
подробной записке Сирота сообщал, что Цурумаки в доме не ночует – в спальне
ложится один из его людей, очень на него похожий, да ещё с приклеенной бородой.
Сам же хозяин, не слишком полагаясь на своих часовых, уходит спать в павильон,
о чем в доме никто не знает, кроме Сироты и двух телохранителей.
Потому-то Тамба и счёл операцию совсем несложной.
Приближаясь к павильону, в котором было проведено столько
счастливых часов, Эраст Петрович снова прислушался к сердцу – застучит чаще или
нет? Нет, не застучало.
Дзёнин положил ему руку на плечо, велел жестом лечь на
землю. Дальше двинулись только синоби. Они не ползли, не замирали на месте –
просто шли, но таким поразительным образом, что Фандорин их почти не видел.
По траве, по дорожкам скользили тени от ночных облаков, и
Тамба с племянником умудрялись всё время держаться в тёмных пятнах, ни разу не
угодив на освещённый участок.
Когда часовой, дежуривший со стороны пруда, внезапно
повернул голову и прислушался, оба застыли в полной неподвижности. Эрасту
Петровичу казалось, что телохранитель смотрит прямо на «крадущихся», от которых
его отделял какой-нибудь десяток шагов, но часовой зевнул и снова уставился на
мерцающую водную гладь.
Раздался еле слышный звук, похожий на короткий выдох.
Дозорный мягко повалился на бок, выронив карабин. Это Дэн выстрелил из духовой
трубки шипом. Снотворное действует мгновенно. Через четверть часа человек
очнётся, и ему покажется, что он задремал секунду назад.
