Перед Холмсом простирались плоские крыши тюремных корпусов и уличных строений, разделенных узкими проходами. Теперь нужно было соблюдать особую осторожность. Если верить Уильямсу, где-то поблизости находилась низкая кирпичная стена переплетной мастерской. Там заканчивалась тюремная территория и начинался город. Двое беглецов, последовавшие за трубочистом, совершили ошибку: они спустились слишком поспешно и очутились в западне, попав в старый давильный двор. Тут некогда до смерти пытали самых неподатливых подозреваемых. Чтобы выбить из них показания, им на грудь клали тяжелые железные грузы.
Разговоры и окрики, доносившиеся с улицы, стихли. Холмс полз вдоль парапета, прижимаясь к кровле и стараясь не выходить из тени, которую пока не рассеяло утреннее солнце. Время шло, но чуткий слух моего друга не улавливал звуков, которые свидетельствовали бы о переполохе или приближающейся погоне. Через несколько минут он приподнял голову и увидел невысокую, примерно ему по пояс, разделительную стену. На ней было белыми буквами выведено: «Переплетных дел мастер».
Детектив направился к прорубленному в крыше люку, надел ботинки и, никем не замеченный, быстро проскочил через мастерскую. Прикидываясь работником, спешащим по своим делам, он перешел улицу и исчез в прокопченном городском лабиринте. Желтый свет нового дня уже заливал улицы. И вдруг за спиной у Холмса холодное небо озарила вспышка — как будто где-то вдалеке сверкнула молния. И воздух, и даже мостовая под ногами затряслись от мощного удара, витрины лавок задребезжали. Через пару секунд следом за взрывной волной над Лондоном прокатился низкий и гулкий рев. Потом раздался шум, похожий на стук градин, будто камни посыпались с небес. Зазвенело разбитое стекло. Извозчики и уличные торговцы запрокинули голову, ожидая появления грозовых туч, но гром пророкотал и стих. Повисла тишина. Затем воздух наполнился едким запахом гари, послышалось потрескивание, явственно свидетельствующее о пожаре.
Обессилевший беглец в испачканной рваной одежде продолжал свой мучительный путь по грязным лондонским улицам, петляя между лотками со всякой всячиной. Он на ходу подсчитал, что фонари палачей, вошедших в камеру, воспламенили более тысячи кубических футов водяного газа. От взрыва такой силы каменные стены должны были разлететься, как от пушечного ядра.
Брат Майкрофт
Поведав читателю о злоключениях Шерлока Холмса так, как он описывал их самолично, я вынужден обратиться к обстоятельствам собственной жизни в пору его отсутствия.
Весна 1902-го, насколько вам известно, ознаменовалась большими торжествами. Чуть более года назад, после шестидесяти четырех лет правления, почила великая королева Виктория. Большинство подданных, за исключением глубоких стариков, жили под ее властью, сколько помнили себя, и им трудно было привыкнуть к мысли, что британский трон займет другой монарх. Прошлогодний январь стал месяцем народной скорби, пышных похорон и поминовения. Но теперь в ярком весеннем небе снова реяли высоко поднятые флаги: шли приготовления к коронации старшего сына Виктории. В августе его должны были провозгласить королем Эдуардом VII.
Всеобщее ликование лишь усугубляло мою тревогу. Колонки «Морнинг пост» ничего мне не сообщали, поэтому, признаться, меня мало занимали гербы и гирлянды, венценосные головы и фейерверки. После того как я поговорил о странном исчезновении Шерлока Холмса с нашими друзьями из Скотленд-Ярда, прошло около недели. Вестей по-прежнему не было. Чем бы смогли помочь Лестрейд и Грегсон, пойди я снова к ним и скажи о том, что Холмс все еще не вернулся? Кроме того, я столкнулся с печальной необходимостью сообщить Майкрофту Холмсу о его младшем брате, наверняка погибшем в результате несчастного случая или от рук преступника. Настала середина апреля, и откладывать встречу было уже неприлично. Мы договорились пообедать в клубе «Диоген» на Пэлл-Мэлл. Но о чем рассказывать брату моего друга, если я ничего толком не знал? Да и сможет ли Майкрофт Холмс (я не говорю уже обо всем правительстве страны) принять нужные меры?
Точными сведениями о наблюдении за моей скромной персоной я тогда не располагал и все-таки почти не сомневался, что шпионы не спускают с меня глаз. Если Холмс не ошибался, говоря о разветвленной преступной сети Лондона, мои враги, скорее всего, постарались приставить ко мне разных соглядатаев, чтобы я не обнаружил слежки. Они могли сменять друг друга через каждый час или через каждую милю моего пути. Поэтому пришлось распрощаться со старыми добрыми кебами и пользоваться новой подземной железной дорогой. За экипажем следить легче, чем за поездом: я приноровился входить в вагон, как только он подъезжал к станции, и высаживался в последний момент, поглядывая, не выскочил ли кто-нибудь сзади. Преследователь непременно должен был себя выдать. Иногда, сойдя с поезда, я успевал сесть в него снова, если не замечал ничего настораживающего, но порой стоял на платформе до прихода другого состава, а при малейшем подозрении пропускал и его. Однако при всех ухищрениях я ничего не выгадывал, если очередная «тень» поджидала меня на следующей станции.
Случалось, я выходил из подземки на дневной свет и видел человека, который читал газету у фонарного столба, но при моем появлении сворачивал ее и шел за мной. Конечно, с вероятностью сто к одному, это был честный малый, просто пожелавший узнать курс золотообрезных облигаций или ставки на фаворита эпсомских скачек. Так или иначе, откуда филеру знать, что я решил сойти именно здесь? Правда, на линии, идущей от Бейкер-стрит к Ватерлоо, всего шесть станций, почему бы не поставить по одному человеку на каждой? Впрочем, охоту за мной вполне могли поручить целой дюжине соглядатаев. Если Холмс верно оценил масштаб преступного заговора и я для этих бандитов достаточно крупная дичь, им должно быть под силу наблюдать за мной днем и ночью, к примеру, из окон противоположного дома на Бейкер-стрит.
Так, постоянно оглядываясь и никому не доверяя, я прожил несколько недель. Поначалу мне казалось само собой разумеющимся, будто все мои шпики — мужчины. Но однажды мне пришло в голову, что среди них могут быть и дамы. К такому повороту я был совершенно не готов. А если улучить момент, когда поблизости окажется полицейский, и бросить шпиону вызов, предложив играть в открытую?
Однажды я заметил субъекта, направившегося следом за мной, едва я вышел из дому. Кровь у меня закипела, и я хотел броситься на него без дальнейших рассуждений. Тем более что лицо этого человека было мне смутно знакомо. И тут я узнал в нем Фозергилла, студента-медика из Кембриджа, который практиковался в госпитале Святого Варфоломея. Несколько раз я видел его на регбийных матчах: он играл за «Арлекинов», я — за «Блэкхит». Мне стало ясно, что так продолжаться не может. Если за мной действительно непрестанно следят, лучше успокоиться и попытаться обернуть это в свою пользу.
В то апрельское утро я вышел из поезда на Трафальгар-сквер, чтобы встретиться с Майкрофтом Холмсом. Поднявшись по ступеням, я пересек залитую солнцем площадь, посреди которой над зацветающими каштанами возвышалась колонна Нельсона.
Многие лондонские джентльмены без преувеличения могли бы назвать улицу Пэлл-Мэлл своим вторым домом. Свернув с площади на Кокспер-стрит, я миновал роскошный ампирный особняк клуба Королевских вооруженных сил, в высоких георгианских
[6]
окнах которого виднелись парадные портреты генералов Крымской войны. Затем прошел мимо элегантного здания «Атенеума», собиравшего в своих стенах философов и литераторов, мельком взглянул на штаб-квартиру Общества путешественников и, наконец, вдохнул аромат свежей прессы и либеральных политических идей, витавший у «Реформ-клуба»
[7]
. Но даже на Пэлл-Мэлл ощущалось, что времена меняются, и, на мой взгляд, в нелучшую сторону. Если бы сэр Роберт Пиль или лорд Палмерстон мог пройти сегодня от Кокспер-стрит до Сент-Джеймсского дворца, он ужаснулся бы при виде такой суеты. Что бы подумали великие государственные мужи прошлого, если бы увидели здесь шарманщика, наигрывающего кафешантанный мотивчик «Цветочек мой Рози», и констебля в мундире, умиленно слушающего и будто благословляющего это представление!
