Энстратер так густо покраснел, что лицо сильно потемнело, отчего седые бакенбарды стали казаться еще белее.
– Да он много говорил всякой ерунды насчет тайных сговоров людей, которые замыслили завоевать Экваторию, и всякое разное в таком же роде. – Он опять взглянул на передний ряд и отвернулся. – И выдвигал просто дикие обвинения. Конечно, абсолютно абсурдные, и при этом он сам себе наполовину противоречил, бедняга. Ужасно это, когда начинаешь терять способность… понимать… и привязанность к старым верованиям, когда твои убеждения изменяют тебе и мешают чувствовать, что есть твой собственный народ, и ты отказываешься от собственных традиционных ценностей.
– Вы хотите сказать, что сэр Артур существенно переменился по сравнению с тем, каким человеком он был в недавнем прошлом?
– Мне бы не хотелось, чтобы меня заставляли признать это! – заупрямился сердитый Энстратер. – Давайте похороним его с миром и вместе с ним – его поздние заблуждения. Давайте забудем обо всей этой чепухе и будем помнить его таким, каким он был год или около года назад.
Мэтью так явственно застонал, что это услышал не только Питт, но и еще один человек, сидевший с краю. Он раздраженно оглянулся, покраснел от неловкости при столь явном проявлении чувств и опять отвернулся.
– Благодарю вас, генерал, – быстро сказал коронер. – Я думаю, вы нам рассказали уже достаточно, чтобы мы могли составить общее представление. Вы свободны.
Энстратер вынул белый носовой платок, грубо высморкался и ушел, ни на кого не глядя.
Следующим был вызван достопочтенный Уильям Осборн, который во многом повторил то, что до него рассказал генерал Энстратер, прибавив один-два нюанса, делавших более наглядными странность и неразумность высказываний и мнений Артура Десмонда, но об Африке не упомянул. Он говорил гораздо более гладко и уверенно, и хотя пытался показать, что сожалеет о случившемся, все его поведение не давало предположить наличия хоть малейшего чувства, разве только легкое нетерпение.
Мэтью смотрел на него с непреодолимым отвращением, чувствуя одновременно и все большее смятение. Очень вероятно, что и Энстратер, и Осборн – члены «Узкого круга». А Томасу очень не хотелось так думать, но он вынужден был предположить, что Артур Десмонд, возможно, действительно был несколько непоследователен и иррационален в своих суждениях, которые были следствием скорее эмоций, а не точного знания фактов. Ведь сэр Артур всегда и во всем держался наособицу и порой даже бывал эксцентричен. Вполне возможно, что в старости он несколько оторвался от реального понимания вещей.
Был вызван еще один достойный представитель клуба – тощий мужчина с изжелта-бледным, болезненным лицом, который все время перебирал пальцами золотую цепочку от часов, словно черпая в этом удовлетворение. Он повторил сказанное Осборном, время от времени используя те же самые слова и выражения, когда описывал то, что считал проявлениями шаткости ума и неспособности Артура Десмонда верно судить.
Следователь слушал не перебивая, а затем объявил перерыв на ланч. Заседание началось только в десять, и уже было далеко за полдень.
Томас и Мэтью вместе вышли на яркий солнечный свет и зашагали по мостовой. Погруженный в мрачное раздумье, молодой Десмонд несколько шагов прошел молча. Он будто даже не заметил, когда его толкнул прохожий.
– Да, надо было ожидать всего этого, – сказал он наконец, когда они завернули за угол, и хотел было идти дальше, но Питт схватил его за руку. – Что ты? – спросил Мэтью.
– Вон туда, – и Томас указал на вывеску кабачка при гостинице «Бык».
– Я не хочу есть, – раздраженно ответил Мэтью.
– Тем не менее надо, – назидательно сказал его друг и отпрыгнул на тротуар, чтобы не наступить в навозную кучу. Десмонд же вступил в нее и выругался.
В другое время Питт, возможно, рассмеялся бы, глядя на выражение его лица, но сейчас был не тот случай. Они быстро подошли к противоположной обочине, и Мэтью стал сердито скрести по земле подошвами.
– Неужели больше нет уличных подметальщиков? – проворчал он. – Не могу же я войти в заведение в таком виде!
– Сможешь. Там у порога есть хорошая скребница, пойдем.
Десмонд неохотно последовал за Питтом к входу и воспользовался железным скребком так рьяно, словно состояние его ботинок было самым важным делом на свете, после чего они вошли внутрь. Томас сделал заказ на двоих, и они сели за столик в переполненном, шумном зале. Около бара на колышках висели пивные кружки, темнело полированное дерево стойки, пол был посыпан опилками, а в воздухе стоял запах эля и разгоряченных жарой тел.
– Что будем делать? – спросил наконец Мэтью, когда им подали еду: толстые ломти хлеба с хрустящей корочкой, масло, рыхлый, крошащийся сыр, пряные ароматные соленья и свежий сидр.
Питт сделал себе сэндвич и откусил большой кусок.
– Ты вообще веришь, что мы сможем чего-то добиться? – продолжал Десмонд, не притрагиваясь к еде. – Или ты просто хотел успокоить меня?
– Ну, конечно, я говорил, что думал, – ответил Томас с набитым ртом. Он тоже был сердит и расстроен, но знал также, что если они собираются бороться, надо иметь для этого достаточно сил. – Мы не сможем доказать, что они лгут, не дав им полностью высказаться.
– А что потом? – спросил Мэтью недоверчиво.
– А вот потом мы и предпримем действия, – заключил его друг.
Сын покойного сэра Артура улыбнулся:
– Как это на тебя похоже… Ну, точь-в-точь как раньше. Ты совсем не изменился, правда, Томас!
Питт хотел было извиниться, но вовремя понял, что в этом нет необходимости.
Мэтью как будто хотел спросить еще о чем-то, но передумал и тоже откусил от своего сэндвича. И вдруг стал есть с удивившим его аппетитом, не сказав больше ни слова до тех пор, пока они не встали из-за стола.
Первым свидетелем на слушании во второй половине дня был врач судебно-медицинской экспертизы, который обо всем рассказывал подробно, но, будучи очень опытным человеком в своем деле, избегал всяких научных терминов. Все просто: Артур Десмонд умер от чрезмерной дозы лауданума, принятой в течение одного часа. Эта доза была достаточно велика, чтобы убить любого. В желудке содержалось изрядное количество бренди, и очевидно, из-за запаха спиртного он не учуял опия, приняв больше, чем собирался. Медик полагал, что опий все же обязательно должен был дать привкус. Сам он предпочитает хороший коньяк, но это дело вкуса.
– Вы нашли другие признаки болезни или старческого упадка здоровья? – спросил его коронер.
Врач поморщился.
– Конечно, признаки такого упадка присутствовали. Человеку ведь было семьдесят лет! Но, даже принимая это во внимание, следует сказать, что здоровья он был все-таки отменного. Я был бы счастлив достичь того же возраста в подобном состоянии. Нет, никакого следа какой-либо болезни я не обнаружил.
– Спасибо, доктор. Это всё.
