– Хорошо, – сказал он.
– Сегодня опять будут стычки? – спросила его жена. Она стояла у противоположной стены комнаты рядом с топившейся дровами печкой, на которой закипала кастрюлька с водой для первого кофе дня. Ее черная чадра зашелестела, когда она шевельнулась, скрывая то, что она снова носит ребенка.
– Как будет угодно Аллаху.
Она повторила эти слова вслед за мужем, пряча свой страх, опасаясь того, что станется с ними со всеми, когда ее муж обретет мученичество, которое он так истово искал, желая в самой потаенной глубине своего сердца кричать со всех минаретов о том, как невыносимо то, что Бог требовал подобной жертвы от нее и от их детей. Семь лет замужества, три живых ребенка, четыре мертвых ребенка и глубокая бедность на протяжении всех этих лет – такой разительный контраст с ее предыдущей жизнью в семье родителей, которые владели мясной лавкой на базаре, где всегда было в достатке еды, и много смеха, и прогулок без чадры, и пикников, и даже походов в кино – оставили глубокие морщины на ее некогда привлекательном лице. Как будет угодно Аллаху, но только это не честно, не честно! Мы умрем с голоду – кто захочет кормить семью мертвого муллы?
Их старший сын Али, маленький мальчик шести лет, сидел на корточках у двери их однокомнатной хижины, стоявшей рядом с мечетью, и внимательно наблюдал за каждым движением отца; два его младших брата, трех и двух лет, спали на своем соломенном матрасе на земляном полу, завернувшись в старое армейское одеяло. Они свернулись калачиком, как котята. В комнате помещались грубый дощатый стол с двумя скамьями, несколько горшков и кастрюль, большой матрас родителей и маленький матрас Али на старых коврах. Светильником служила масляная лампа. Джуб снаружи служил как для стирки, так и для отправления отходов. Никаких украшений на выбеленных глинобитных стенах. Водопроводный кран, который иногда работал. Мухи и насекомые. И в нише, обращенной в сторону Мекки, на почетном месте – старый зачитанный Коран.
Только что рассвело, день был холодным и хмурым, и Хусейн уже призвал правоверных на утреннюю молитву в мечети, протер автомат от пыли и тщательно смазал его маслом, прочистил ствол и дозарядил магазин. Теперь он как новый, удовлетворенно думал Хусейн, готовый и далее исполнять Божий труд, а для такого оружия сейчас много работы – насколько же АК-47 все-таки лучше М14, проще, надежнее, и такой же точный на небольших расстояниях. Глупые американцы. Надо же быть такими глупцами, чтобы создать винтовку для пехоты со сложной конструкцией и точно бьющей на девятьсот шагов, когда драться в большинстве случаев приходится шагов с трехсот, а АК-47 можно хоть весь день по грязи волочить, и он все равно будет делать то, что должен делать: убивать. Смерть всем врагам Аллаха!
Уже были вооруженные столкновения между «зелеными повязками» и марксистами-исламистами и другими левыми группировками в Ковиссе, и еще больше их было в Гач-Саране, близлежащем городке к северо-западу от Ковисса, где был построен нефтеперерабатывающий завод. Вчера после наступления темноты он возглавил налет «зеленых повязок» на одну из конспиративных квартир Туде: один из членов ячейки выдал им место собрания в обмен на надежду, что их пощадят. Пощады не будет. Бой был внезапным, коротким и кровавым. Одиннадцать человек убитых, Хусейн надеялся, что среди них были лидеры. Пока что Туде не выступала открыто большими силами, но на завтра они призвали к проведению массовой демонстрации в поддержку демонстрации Туде в Тегеране, хотя Хомейни прямо предупредил их против такого выступления. Столкновение было уже запланировано. Обе стороны знали это. Многие погибнут, угрюмо подумал Хусейн. Смерть всем врагам ислама!
– Держи, – сказала она, протягивая ему горячий, сладкий черный кофейный нектар, единственную роскошь, которую он позволял себе в жизни, кроме пятниц – священных дней – и других особых дней и всего священного месяца рамадан, когда он с радостным сердцем отказывался и от кофе.
– Спасибо, Фатима, – вежливо сказал он. Когда его назначили сюда муллой, его отец и мать нашли ее для него, и его наставник, аятолла Исфахана, сказал ему, чтобы он женился, поэтому он подчинился.
Он выпил кофе, получив огромное удовольствие, и вернул ей маленькую чашечку. Женитьба не увела его с выбранного пути, хотя время от времени ему нравилось спать рядом с ней, чувствуя в зимнем холоде ее большие и теплые ягодицы, иногда он поворачивал ее к себе, входил в нее, потом снова засыпал, но никогда не знал настоящего покоя. Покой я обрету только в раю, только там, думал он, чувствуя, как волнение нарастает в груди, – теперь уже скоро. Хвала Аллаху, что меня назвали в честь имама Хусейна, покровителя мучеников, второго сына имама Али, принявшего великое мученичество тринадцать веков назад в битве под Куфой, теперь Кербелой.
Мы никогда не забудем его, думал Хусейн, наполняясь экстазом, заново переживая боль ашуры, десятого дня месяца мухаррам, – всего несколько недель назад – годовщину этого мученичества, самый священный день траура для всех шиитов. На спине Хусейна еще оставались рубцы. В тот день он снова посетил Кум, как в прошлом году и в позапрошлом, приняв участие в процессиях ашуры, процессиях очищения, вместе с десятками тысяч других иранцев, которые бичевали себя, чтобы помнить о божественном мученичестве, хлестали себя бичами и цепями, умерщвляли плоть крючьями.
Много недель у него ушло на то, чтобы залечить эти раны, чтобы он мог стоять, не испытывая боли. Как угодно Аллаху, с гордостью говорил он себе. Боль – ничто, мир – ничто, я стоял против Пешади на военно-воздушной базе, и завладел базой, и подчинил и усмирил ее, и привез его в Исфахан в оковах, как мне было приказано. И сейчас, сегодня, я снова пойду на базу, чтобы провести расследование в отношении этих чужеземцев и обуздать их и этого суннита Затаки, который мнит себя Чингисханом, и сегодня днем я снова поведу правоверных против безбожников Туде, исполняя Божий труд по воле имама, который подчиняется одному лишь Богу. Я молюсь, чтобы сегодня передо мной открылся вход в рай, где я возлягу на диванах, устланных парчой, и плоды двух садов будут под самой рукой моей, столь знакомые слова Корана навеки отпечатались в его мозгу.
– Нам нечего есть, – сказал жена, нарушив строй его мыслей.
– Сегодня будет еда в мечети, – сказал Хусейн; и его сын Али стал слушать еще внимательнее, тут же отвлекшись от расчесывания укусов мух и других насекомых. – Отныне ты с детьми никогда не будешь голодать. Мы будем раздавать каждый день хореш и рис нуждающимся, как делали это на протяжении всей нашей истории. – Он улыбнулся Али, протянул руку и взъерошил ему голову. – Бог знает, что уж мы-то точно нуждающиеся. – С возвращением Хомейни мечети снова взяли на себя старинную роль кормильцев, ежедневно раздавая простую, но питательную пищу, пищу, которая передавалась им как часть закята – добровольной милостыни в пользу неимущих, которая взимается со всех имущих мусульман, – или приобреталась на деньги от закята, который теперь снова стал прерогативой мечетей. Хусейн обрушил новые проклятия на шаха, который два года назад отменил эту ежегодную субсидию муллам и мечетям, что стало для них причиной такой бедности и мучений.
– Присоединись к людям, ждущим в мечети, – сказал он жене. – Когда они все поедят, возьми, сколько нужно, для себя и детей. Так ты будешь делать каждый день.
