То, как он сказал это, яснее ясного показало ей, что он тоже во власти её чар. Хорошо, хорошо и то, что он понял правду, подумала она, едва не теряя сознание от пьянящего чувства, что ещё одна опасность успешно преодолена. Мысли её вернулись к маленьким бутылочкам и завтрашнему дню, который принесет ей очищение, и тогда для неё начнется новая жизнь и будущее её будет чудесно.
— Японцы — любопытный народ, — говорил он между тем. — Непохожий на нас. Но непохожий прежде всего в главном: они не боятся смерти. Иногда кажется, что они ищут её. Вам повезло, очень повезло, что вы остались живой и невредимой. Ну, мне пора.
— Да, и спасибо, спасибо вам. — Она схватила его руку и прижала её к щеке. — Вы скажете Малкольму и доктору Хоугу? Тогда об этом можно будет больше не вспоминать.
— Малкольма я оставлю вам. — На секунду он задумался, не попросить ли её помочь им справиться с его пристрастием к опиуму, но решил, что время пока терпит, да и в любом случае это была его забота, а не её. Бедная Анжелика, у неё и так проблем хватает. — Что же до Хоуга, какое до этого дело ему или всем кумушкам и длинным языкам Иокогамы? Это их не касается, как и меня, а?
Он увидел её чистые глаза, которые улыбались ему с сияющего лица, прозрачную кожу — все её существо излучало молодость и здоровье вместе с магнетической, неосознанной чувственностью, которая постоянно окружала её и которая, вопреки всем его медицинским прогнозам, стала ещё сильнее. Поразительно, подумал он, до глубины души удивленный её способностью так быстро восстанавливать физические и душевные силы. Мне остается только жалеть, что я не знаю её секрета, не знаю, почему некоторые люди словно расцветают под ударами судьбы, которые сломили бы большинство других.
Внезапно доктор в нем умер на время. Я не могу винить этого ронина, или Малкольма, или любого, кто сходит по ней с ума, я тоже хочу её.
— Любопытная вышла история с вашим крестом, — сдавленно произнес он, стыдясь своих мыслей. — Но, с другой стороны, вся жизнь — это лишь собрание любопытных совпадений, не правда ли? Спокойной ночи, моя дорогая, спите сладко.
Внезапная резь в животе когтями выдрала её из уродливого сна, наполненного плавучими тюрьмами и ревущими демонами с глазами навыкате, все женщины — с раздувшимися от беременности животами, мужчины — с рогами, они хватают и тащут её прочь от Тесс Струан, которая стояла над Малкольмом на страже, подобно злобной упырице. Вторая колика последовала быстро и окончательно пробудила её к реальности и к тому, что происходит.
Облегчение оттого, что боли начались, стерло в её памяти долгие часы гнетущей тревоги, ибо ей казалось, что прошла вечность, прежде чем она смогла уснуть. Сейчас часы показывали самое начало пятого. Последний раз она смотрела на них в два тридцать. Ещё одна колика, сильнее предыдущих, прошла сквозь неё и заставила сосредоточиться на том, что ещё нужно было сделать.
Дрожащие пальцы открыли вторую бутылочку. Опять она поперхнулась от омерзительного вкуса жидкости и едва не извергла её обратно, но сумела удержать в себе, взяв в рот ложку меда. Желудок её не переставая крутило от отвращения.
Она откинулась на подушку, судорожно дыша широко открытым ртом. Ей казалось, что от живота во все стороны распространяется огонь. Через мгновение из неё хлынул пот. Потом жар прошел, оставив её обессиленной, промокшей, едва дышащей.
Ожидание. Как и прежде, ничего. Одно лишь сладковато-горькое, тошнотворное беспокойство, которое, после первых часов изматывающего ожидания, перетекло в тревожный сон. Смятение охватило её.
— Матерь Божья, сделай так, чтобы это сработало, молю тебя, сделай так, — бормотала она сквозь слезы.
Она подождала ещё. По-прежнему ничего. Минуты шли.
Потом, в первый раз такого не было, совершенно иного качества боль вдруг пронзила её, согнув почти пополам. Ещё раз. Она едва сдержалась, чтобы не застонать. Новый приступ, пока ещё терпимо. Она вспомнила про вторую половину настоя, села и поднесла его к губам. Вкус был отвратительный, но не такой отвратительный, как у жидкости в бутылочках.
— Слава Богу, это последнее, — пробормотала она и сделала ещё глоток. Потом ещё. После каждого глотка она клала в рот кусочек шоколада…
Новые колики, более сильные на этот раз. Ритм их участился. Не волнуйся, подумала она, все происходит именно так, как предсказывал Андре. Мышцы живота начали ныть от постоянных сокращений. Ещё несколько глотков, ещё колики, и потом она проглотила последнюю каплю. Баночка с медом была почти пуста, съеден последний кусочек шоколада, но теперь даже шоколад не смог избавить её от противной горечи во рту. Сквозняк из-под двери в будуар колыхнул пламя в масляной лампе на прикроватном столике, и тени на стенах ожили и затанцевали. Она стоически вытянулась на постели и стала наблюдать за ними, держась обеими руками за живот, который словно пронзали огненные стрелы, мышцы напрягались и расслаблялись, с каждым разом становясь все более напряженными, собираясь в узлы под её пальцами.
— Смотри на тени, думай о хорошем, — прошептала она. — Что ты видишь?
Корабли и паруса, крыши Парижа, собачий шиповник и, о, смотри-ка, а вон там гильотина, нет, не гильотина, а беседка, увитая розами, боже, да ведь это же наш деревенский домик под Версалем, куда мы выезжали весной и летом, когда подрастали, мой брат и я, милая маман уже давно скончалась, отец уехал один Бог знает куда, тетя и дядя любят нас, но они не могут заменить нашей дорогой…
— О Mon Dieu! — охнула она, когда первый из приступов адской боли вспорол ей живот, потом вскрикнула при следующем спазме и лихорадочно затолкала себе в рот угол простыни, чтобы заглушить вырывавшиеся из неё крики, которые в противном случае согнали бы к её запертой двери всю миссию.
Потом начался озноб. Ледяные колья вонзались в её внутренности. И опять дикая боль, в двадцать раз хуже самых болезненных колик во время месячных. Её тело выгибалось дугой, руки и ноги судорожно подергивались, когда волны нечеловеческих мук прокатывались от её лона до головы.
— Я сейчас умру… я сейчас умру, — стонала она. Зубы её впивались в ткань простыни, заглушая крики, вырывавшиеся с новыми спазмами, которые сменялись ознобом, накатывались и отступали, накатывались и отступали, а потом прекратились. Как-то вдруг.
В первый момент она подумала, что действительно умерла, но вскоре ощущения вернулись к ней, и она увидела, что комната перестала кружиться, фитиль в лампе едва теплится, но не погас, и услышала тиканье часов. Стрелки показывали пять сорок.
Она с трудом поднялась с постели, чувствуя себя ужасно. Отражение в ручном зеркале напугало её. Посеревшее лицо, волосы мокрые от пота, губы обесцвечены лекарством. Она сполоснула рот зеленым чаем, сплюнула в ночную вазу и задвинула её обратно под кровать. Потом мрачно стянула с себя грязную рубашку, мокрым полотенцем протерла лицо и шею так хорошо, как только смогла, расчесала волосы и снова легла, обессиленная, но чувствуя себя лучше после всех этих трудов. Только тогда она заметила красный мазок на своей ночной рубашке, небрежно брошенной на вытертый ковер.
