Автоответчик подмигивал ей. Странно, сигнала она не слышала. Да и все равно это была не такая ночь, чтобы снимать трубку. Она нагнулась и переключила аппарат на воспроизведение. «Уинфилд, – скороговоркой произнесла Банни, – я не хочу иметь ребенка. Вот и все. Я не поступлюсь своей независимостью, чтобы осчастливить Никки и его отца. Уинфилд, а что бы ты сделала на моем месте? Я ценю свою независимость не меньше тебя. Что такое ребенок, если не вечное „ты этого хотела“ на шее? Не хочу быть ничьей собственностью, как ты! Не хочу, чтобы ребенок заставил меня подчиниться мужчине. Исключил меня навсегда из секса. Эх!»
Автоответчик замолчал. Через минуту – еще одна запись, снова Банни: «Я знаю, что права. Ты тоже это знаешь. Мы, девчонки Ричардс, должны держаться друг за друга. Дети – это для мужчин. Почему они не могут заводить детей без нашего участия? Позвони, когда сможешь».
Уинфилд щелкнула клавишей и прокрутила запись еще раз, на этот раз – в голове. Она пыталась понять, что на уме у Банни. Возбуждена идеей сделать аборт, возбуждена и надеется получить ободрение Уинфилд. Как много женщин, ищущих поддержки, выслушала за последние годы Уинфилд. Люди каким-то образом чувствуют, что если Уинфилд говорит – о'кей, значит, действительно о'кей. Людям виднее. Как можно сказать другому – делай то, делай это, когда и «то», и «это» грозит его жизни?
Нужно ли перезвонить прямо сейчас? Зная характер Банни, можно предположить, что она уже раздумала избавляться от ребенка и сейчас придумывает ему имя.
Уинфилд снова потянулась и повернулась, рассматривая голого парня на своей низкой софе, с такими же короткими, как у нее, волосами. Мы, девчонки Ричардс, должны держаться друг за дружку. Интересно, что бы Банни сказала об этом?
Субботняя ночь оказалась их первой – и это после десяти лет в одной и той же дорогой частной школе. Хотя между ними был только год разницы, они и словом не обменялись, за исключением дежурного «Привет»! Для их матерей было бы естественно способствовать сближению двоюродных отпрысков семейства Риччи, но это не было в характере обеих женщин. Но когда учителя собирали баскетбольные команды из самых высоких мальчишек и девчонок, сначала раздавалось «Ричардс!» с одного конца, потом «Риччи!» – с другого.
Керри спал, что было неудивительно. Две бывшие баскетбольные звезды частной школы устроили друг другу очень активный уик-энд. Как будто для каждого из них это был первый случай тесного знакомства с противоположным полом.
Оба они привыкли работать словом, подумала Уинфилд. Можно сказать, самые речистые в семье. Но захват, освоение новой сексуальной территории, водружение своего флага над новой плотью и наслаждение ею не требовало слов. Едва ли даже мыслей. В подтексте этого сексуального разгула лежала одна-единственная вещь: оба они были отступниками своей всеядной семьи. Они показывали это годами, обходясь без слов, выбором одежды, книг, музыки и даже политических симпатий – левых и «зеленых».
Во всей семье, формировавшей образ «неприкасаемости», только они с Керри жили в тесном взаимодействии с миром. Вечерняя программа новостей по TV, удовлетворяющая большую часть человечества, – это совсем не то, что настоящее соприкосновение с окружающим миром. Понимал ли это хоть кто-нибудь в семье? Разве что отец.
В основе этого приключения – эскапизм, уловка, ускользание от семьи. Доведется ли им еще когда-нибудь разделить это наслаждение? Был ли первый раз – на свой неосторожный, беззастенчивый, меланхолический лад – и последним? У нее закружилась голова от предчувствий.
Керри прищурился. Он уже проснулся, наблюдая за ней так же, как и она за ним.
– Надо же, до чего у тебя длинные ноги.
– Руки, – поправила она и молниеносно сгорбилась, подражая горилле и тут же вывернулась прыжком, кончиками вытянутых пальцев царапнув по потолку. Свежеподстриженные волосы взметнулись. – Могу поймать мяч в четырех футах и положить в корзину, – похвасталась она.
– Видел уже во многих играх против «Чапин». Ты забивала по десять мячей без всякой помощи.
– Почему ты не подождал меня после матча и не позвал на свидание?
– Мне тогда нравились невысокие девчонки с большими сиськами, вроде ма. – Он поднял брови. – У нас есть время на еще одно пенальти?
Уинфилд пристально смотрела на него.
– Откуда мне знать, что ты не известный преступник Кевин Риччи, чьи злодеяния в отдаленных землях покрыли его кровавой славой?
– В самом деле, как? – Он задумался. Если она узнает его ближе, сама заметит отличающую их примету. Кевин бы и думать не стал. – Ты знаешь историю про Сент-Мэрис? Это не первый случай, когда мы с Кевом менялись местами.
– Надеюсь только, вчера в моей постели заснул настоящий хозяин имени.
Он прищуренными глазами наблюдал за Уинфилд, залитой ослепительным солнцем, – подходящая минута, чтобы прозвучать словам: «Давай освободимся из-под колпака Риччи. Давай присоединимся к большому миру снаружи, миру, который больше никто из Риччи не хочет замечать!» Но никто из них не произнес этого. Сейчас, после первого сближения, наполнившего их таким блаженством, идея бегства выглядела абсолютно бессмысленной. Может быть, позже. Когда каждый из них будет носить зарубки на сердце.
Уинфилд отодвинулась от окна, зная, что для Керри она сейчас – только силуэт, освещенный солнцем.
– Мы, итальянские женщины, относимся к этому проще, чем мужчины. Тем более полуитальянки, вроде нас с Банни. А вы, бедные слюнтяи, вынуждены постоянно заботиться о своем тугом, отростке, вечно возбужденном и налитом кровью.
– А вот и нет. – Керри сел, поглаживая паховые мышцы, словно они у него болели.
Наверное, так оно и есть, подумала Уинфилд.
– Между прочим, ты трахаешься с сыном бывшей любовницы твоего отца, – сказал Керри. – Если не считать прямого инцеста, то, по доктору Фрейду, это один из самых болезненных вариантов копуляций.
– Возможно, но очень забавно, – парировала Уинфилд, опускаясь перед ним на колени.
– Не так уж забавно, если я сын Чарли.
Она опустила руки.
– Что ты сказал?
– Нам с Кевином кажется, что это так.
– Спасибо, что подождал с новостями до конца выходных. – Она вернулась к своему занятию, чувствуя легкое головокружение и приятное опьянение от нарастания атмосферы греховности. – Меня это тоже занимало.
– И ты не обеспокоена?
– Поздно.
– А меня беспокоит только лицемерие, – произнес Керри, поглаживая ее по стриженым волосам. – Поколение наших родителей неспособно ни о чем говорить откровенно. Я могу только догадываться, кто мой отец. Я люблю маму и люблю Чарли, но, Христос милосердный, они такая пара лицемеров!.. Наше поколение... – Он умолк, наслаждаясь ее ласками, потом медленно произнес: – Мы обо всем говорим без уверток. – Голос его звучал совсем отстраненно.
– Все старики говорят, словно язык вилкой проткнули, – пробормотала Уинфилд. – М-м... М-м... Смотри, как я тебя разожгла. Как бильярдный кий... Это не больно?
