Если не считать Ины Шарпиз и Л. С. Лоури, я не сумею назвать ни единого великого манчестерца. По изобилию расставленных в городе памятников ясно, что Манчестер в свое время породил немало великих, но все они изваяны в смокингах и с завитыми бачками, из чего столь же ясно следует, что город прекратил выпуск либо знаменитостей, либо статуй. Разглядывая статуи теперь, я не нашел ни одного знакомого имени.
Если у меня не сложился отчетливый образ города, в том не только моя вина. Манчестер, очевидно, сам не очень-то ясно представляет, что он такое. «Сегодня мы строим город завтрашнего дня» — гласит официальный девиз города, на деле же Манчестер явно не может решить, каково его место в мире. В Каслфилде сегодня деловито создают город вчерашнего дня, расчищают кирпичные виадуки и склады, приводят в порядок причалы, покрывают свеженьким блестящим слоем краски старые горбатые пешеходные мостики и щедро расставляют повсюду старинные скамьи, афишные тумбы и фонари. Когда окончат сей труд, вы сможете ясно увидеть, каким Манчестер был в девятнадцатом веке — или хотя бы каким бы он был, будь в нем винные бары, чугунные урны для мусора и указатели к историческим местам и центру «Джи-Мекс». С другой стороны, на Сэлфордской пристани, ударившись в другую крайность, делают все возможное, чтобы стереть прошлое, создавая своего рода мини-Даллас на важнейшей в свое время пристани Манчестерского судоходного канала. Это весьма необычное место — толпа стеклянных современных зданий и элитных многоквартирных домов посреди огромного города, и все на вид совершенно пустое.
Пожалуй, труднее всего отыскать в Манчестере то, что с наибольшим основанием ожидаешь увидеть: множество подобий дома из «Коронейшн-стрит». Мне говорили, что когда-то их было полно, но теперь можно пройти целые мили, не увидев ни единой кирпичной террасы. Это, конечно, не важно, потому что всякий может сходить посмотреть настоящую «Коронейшн-стрит» на экскурсии по студии «Гранада», что я и сделал, присоединившись, кажется, ко всему населению Северной Англии. Большой участок улицы на пути к студии был выделен под парковку и стоянки автобусов, и все в 9:45 утра уже заполнялись. Автобусы прибывали отовсюду: из Уоркингтона, Дарлингтона, Миддлсборо, Донкастера, Уэйкфилда — вспомните любой северный городок, — и из них изливались потоки седовласых туристов, между тем как со стоянок машин выбегали целые семьи, и все выглядели веселыми и добродушными.
Я встал в очередь в 150 ярдов длиной и в три-четыре человека в ряд и подумал, не зря ли это затеял, но, когда открыли турникеты, очередь двинулась довольно живо, и через считанные минуты я попал внутрь. К моему глубокому и непреходящему изумлению, это было в самом деле здорово. Я ожидал увидеть серию павильонов с декорациями к «Коронейшн-стрит» и скучную экскурсию по этим павильонам, но съемочную площадку превратили в нечто вроде парка аттракционов, причем проделали это на удивление удачно. Там был один из тех «подвижных кинозалов», где сиденья подпрыгивают и опрокидываются, так что вам представляется, будто вас и впрямь запустили в космос или возносят на вершину горы, а в другом павильоне вас запихивают в пластмассовый стакан и дают полюбоваться из него на комедию-фарс в трех измерениях. Еще там была увлекательная демонстрация шумовых эффектов, восхитительно скорбное шоу, посвященное тайнам гримировки, и оживленные, потрясающе забавные дебаты в поддельной палате общин, разыгрываемые труппой молодых актеров. Причем штука в том, что все это проделывалось не просто с блеском, но и с большим чувством юмора.
Прожив в Британии двадцать лет, я все еще удивляюсь и восторгаюсь, обнаруживая юмор в самых неожиданных местах — там, где в других странах его просто не бывает. Вы находите его в болтовне лоточников Петтикоут-лейн и в представлениях уличных артистов (из тех, кто жонглирует горящими факелами и исполняет трюки на одноколесном велосипеде и при этом без передышки сыплет шутками на свой счет и в адрес избранных зрителей), на рождественской пантомиме, и в разговорах в пабе, и в паре фраз, которыми перекидываешься с незнакомцем.
Помнится, несколько лет назад я приехал на вокзал Ватерлоо и застал на нем полный хаос. Пожар на станции Клэпем прервал сообщение. Около часа сотни людей неправдоподобно терпеливо и невозмутимо смотрели на погасшее табло объявлений. Временами в толпе пробегал слушок, что с платформы 7 отправляется поезд, и все начинали дрейфовать туда, чтобы у входа столкнуться с новым слухом: будто бы поезд на самом деле отправляют с платформы 16 или, может быть, с платформы 2. Наконец, перебывав практически на всех платформах и посидев в нескольких поездах, не собиравшихся никуда идти, я очутился в головном вагоне экспресса, якобы вскоре отправлявшегося в Ричмонд. В вагоне был еще один пассажир: мужчина в костюме, сидевший на кипе почтовых мешков. У него была огромная рыжая борода — хватило бы, чтобы набить матрас, — и усталый вид человека, расставшегося с надеждой попасть домой.
— Вы здесь давно? — спросил я. Он задумчиво вздохнул и ответил:
— Скажем так: перед тем как сюда забраться, я чисто побрился.
Я был в восторге.
Несколько месяцев назад я возил семью в европейский Диснейленд. С точки зрения технологий он потрясает. По сравнению с деньгами, потраченными Диснеем на один аттракцион, любая часть студии «Гранада» покажется танцулькой в деревенском клубе. Но сейчас, слушая веселую пародию «Гранады» на парламентские дебаты, я вспомнил, что во всем Диснейленде не было ничего смешного. Юмор, и тем более суховатая насмешливая ирония, совершенно недоступны другим народам. (Знаете ли вы, что в американском английском даже не существует выражения, эквивалентного английскому «высмеивать»?) А здесь, в Британии, это столь обыкновенно, что почти не замечаешь. Как раз накануне, в Скиптоне, я попросил один билет до Манчестера с чеком. Кассир в окошке, подавая мне заказ, шепнул:
— Билет бесплатный… а вот за чек 18.50.
Попробуй он проделать такое в Америке, клиент возмутился бы:
— Как? Вы что это мне говорите? Билет бесплатный, а за чек дерут 18.50?! Что за бред?!
Если бы у Диснея разыгрывали парламентские дебаты, они проходили бы с ужасающей серьезностью и продлились бы три минуты. Противоборствующие стороны глубоко переживали бы все эти три минуты, кто возьмет верх. Здесь же тон был таков, что невозможно было даже вообразить кого-то победителем. Главное — хорошо провести время, и исполнялось все так славно, весело и умно, что я и описать не могу. И я с упавшим сердцем понял, что вот этого мне будет очень не хватать.
Единственное место на студии «Гранада», где вы не найдете ни малейшего юмора, — сама экскурсия по Коронейшн-стрит, да и то потому, что для большинства из нас, миллионов телезрителей, это почти религиозное паломничество. Я очень привязан к «Коронейшн-стрит», потому что это один из первых сериалов, какие я смотрел по британскому телевидению. Я, конечно, тогда представления не имел, что происходит. Половину из сказанного героями я не мог разобрать и не понимал, почему всех мужчин зовут Чак. Но я поймал себя на том, что происходящее удивительно затягивает. Там, откуда я прибыл, «мыльные оперы» вечно рассказывают о богачах, бесшабашных и беспредельно успешных людях в полуторатысячедолларовых костюмах, с офисами на верхних этажах остроугольных небоскребов, причем главные роли отдают артистам того сорта, которые, предложи им выбор между умением играть и роскошной шевелюрой, без колебаний выберут шевелюру. И вот потрясающий сериал об обычных людях, живущих на непримечательной городской улице, говорящих на почти незнакомом мне языке и, в общем, ничего особенного не делающих. Ко времени первой рекламной паузы я стал рабом и поклонником сериала.
