Трейси кивнула подруге и с видимым усилием проглотила кусок хлеба.
Кэмми прошептала:
— Все, что происходит с нами, тоже действительность. И это самое страшное, что я могла когда-либо себе представить, мам. Какой-то жуткий кошмар, от которого мы не можем проснуться. Как будто мы умерли и сами себя видим мертвыми.
— Я полностью согласна с тобой, Кэм.
— В этом никто не виноват, мам. Может, только я, — с горечью произнесла Кэмми. — Девушка выплеснула всю свою ярость из-за потери Мишеля и теперь выглядела, как в детстве, когда чем-либо заболевала. Трейси смотрела на дочь, понимая, что никто, кроме нее, не мог заставить двигатель заработать, а в тусклом свете зари, как она успела убедиться, крошечный остров, на который плавали Мишель и Кэмми, чтобы, очевидно, заняться любовью, уже исчез из виду. Их отнесло очень далеко.
— Кэмми, — заговорила Оливия, — я знаю, что ты не поверишь. Но мне очень жаль, что я так вела себя с Мишелем. Прости мне мою глупость.
— Я бы поверила, если бы ты говорила это при нем, — резко ответила Кэмми. — Но его здесь нет, и твои слова звучат неискренне. Похоже, ты просто специально сыплешь соль на рану.
— Кто мне объяснит, что тут, черт возьми, происходит? — не выдержала Холли. — И я еще вас вежливо спрашиваю.
Оливия вздохнула:
— Похоже на то, что я...
— Похоже на то, что в первую же нашу ночь здесь Оливия трахнула Мишеля, — перебила ее Кэмми. — Он пожалел ее. Пожалел бедную вдову.
— Я уверена, что это не так, Кэмми! — вскинулась, расправляя плечи, Оливия.
— Скажи мне, что ты шутишь, Оливия. Я думала, Кэмми просто чудит. Неужели ты действительно занималась сексом с этим мальчиком? — Холли изобразила рвотный рефлекс. — Это так пошло!
— Я его не соблазняла.
— Он.сказал, что соблазняла, — настаивала Кэмми. — Ты заранее полностью разделась.
— Этот процесс требует участия двоих, Кэмми. Поэтому я и не хотела, чтобы ты...
— У нас все было по-другому, тетя Лив. Мы оба молоды и пытались построить какие-то отношения. Нам действительно хотелось быть вместе, а не просто трахаться... — От горя и растерянности Кэмми пришла в лихорадочное возбуждение, напоминавшее чуть ли не воодушевление.
— Любовь с первого взгляда! — ухмыльнулась Оливия.
— Ты никогда никого, кроме себя, не любила!
— Остановись, Камилла. Что бы ни случилось, не говори с Оливией в таком тоне, — вмешалась Трейси.
— Не знаю, что и сказать, — холодно произнесла Холли. — Думаю, в подобных обстоятельствах я бы тоже говорила с ней именно так, что, впрочем, и делаю сейчас.
— Тетя Холли права! Да, Мишель переспал с ней. Но он был сам себе противен из-за этого! Он думал, ты убьешь меня, мама, если он ко мне прикоснется! Он был очень хорошим мальчиком, очень хорошим молодым человеком! Он мне ужасно нравился. А для нее это был всего лишь способ доказать, что она может соблазнить не только своего древнего мужа.
— Я уверяю тебя, что у меня было много других... — поспешила вставить Оливия.
— Прекратите! — закричала Трейси, закрыв руками уши. — Немедленно прекратите! Вы ссоритесь из-за мальчика, который, возможно, уже умер. И мы тоже можем умереть, если нам не удастся добраться до Сент-Томаса или сообщить кому-нибудь о нашем местоположении.
Плотную пелену облаков на горизонте победоносно взорвали лучи солнца.
— Приключения в раю, — с грустью констатировала Холли.
Этой ночью Оливия решила сделать что-то хорошее. Она по-думала, что это, пожалуй, ее долг. Сначала Оливия попыталась читать, но ее быстро утомила качка, из-за которой буквы на странице расплывались и она не могла сосредоточиться. Для чтения ей быди нужны очки, но она ни за что не будет ими пользоваться. Вздохнув, она отправилась за бутылкой воды, уже второй за два последних часа. Оливия страдала от необычайной жажды и обезвоживания и была взвинчена. Она ела валиум, как леденцы.
Как-то незаметно, начиная со школьных лет, у нее выработалась привычка к валиуму. В юности одна-единственная пилюля кремового цвета отключала ее на всю ночь. Чтобы заполучить заветный пузырек, ей необходимо было сделать самую малость — указать врачу на свой живот, намекая на менструальные боли. Уже в следующий момент тот начинал поспешно покрывать каракулями рецептурный бланк. Однако очень скоро она стала глотать пилюлю каждый вечер, одновременно накладывая крем «Бугатти».
Став графиней Монтефалько, Оливия просыпалась, когда солнце уже стояло высоко и рабочие располагались в тени со своими завтраками. Она медленно поднималась, как будто все еще в плену сна, заворачивалась в кимоно, а затем долго нежилась в ванне, прежде чем спуститься вниз.
Зачастую ей удавалось восстановиться только к полудню. Выпив несколько чашек крепкого эспрессо, Оливия отправлялась к бассейну и лениво плавала в прозрачной воде, а затем звала повара, чтобы обсудить с ним вечернее меню.
Франко считал, что она очень хрупкая и нуждается в большом количестве сна. Ему нравилось иметь нежную, уязвимую, как цветок, жену. На самом деле, когда прошли первые восторги от неповторимого очарования итальянской деревушки, его молодая супруга начала тяготиться монотонностью сельской жизни. На фоне унылого мычания коров и тоскливого звона церковных колоколов здесь всегда затевался какой-нибудь скандал или слезливо улаживалась ссора, организовывались крестины или показ мод. Но череда церковных праздников и суета, связанная со сбором урожая, до смерти надоели Оливии. Зимой они редко бывали в своем имении, потому что, в отличие от немногих британских и американских друзей Оливии, ее вовсе не завораживала подсвеченная солнечным лучом замерзшая лоза или забавная снеговая шапка на высеченном из камня садовом божке.
Одна из ее подруг, Элиза, которая тоже еще совсем юной студенткой была очарована мужчиной в извечном шелковом галстуке и с манерами настолько изысканными, что их почти не было заметно, как-то сказала, что летом она пишет картины, а потом всю зиму спит, причем особенно крепко в те ночи, когда ее муж, Марио, пребывает в амурном настроении. Недели, проведенные Элизой и Оливией в Париже, где они, укутанные в меха и раскрасневшиеся, с бездонными чековыми книжками и пакетами с таким количеством новых туфель, что им приходилось выбрасывать коробки, озорно флиртовали со своими ровесниками, запечатлелись в ее памяти, как украшения на браслетах, приковавших Оливию к воротам виллы Монтефалько.
Кэмми переболеет этими идиотскими представлениями о любви.
Кэмми делала нечто, чего Оливия никогда себе не позволяла — идеализировала свою похоть.
Оливия была уверена, что Мишель вовсе не «влюбился в нее», как утверждала девочка. Ему просто хотелось побыстрее забраться в трусики Кэмми. Слово «любовь», по наблюдениям Оливии, служило определением, которым либо швырялись для описания мук сильного влечения, либо использовали для обозначения уз, переживших это влечение и трансформировавшихся во взаимозависимость людей пожилого возраста.
